Один день солнца (сборник)

— Не заладилась у него учеба, особенно как ты уехал. А я что могла проверить, подсказать? Но работник он стал хороший, нечего сказать, и дома когда был, и на Севере, — рассказывал. Ему доверяют ответственные дела, да.

— Все правильно, — сказал Михаил, что-то обдумывая, — у него шестой разряд, руки что надо.

— Он и в доме все подделал, и каждый раз, как приедет, норовит что-нибудь помастерить — то забор, то спальную стенку у печки кафелем покрыл…

— Все правильно, руки что надо, позавидовать можно, только голова не та досталась.

Лида, оставившая возню с едой и тихонько сидевшая подле мужа, укорительно перебила:

— Миша!..

— Подожди, Лид, — отмахнулся Минаков. — Я точно говорю.

— Каждому своя судьба, сынок, — отозвалась Ольга.

— Не в этом дело, ты меня не хочешь понять. Вот ты все его защищаешь…

— Вы мне все одинаковые.

— Защищаешь. А он это с детства усек — да-да, и выезжал на этом до самой армии, а может, и после. И это, между прочим, сослужило ему хреновую службу.

Лида покачала головой, но на этот раз не перебила мужа, — делала она это в очень редких случаях. А Ольга в момент затвердела вся, отвела взгляд куда-то в пустой угол, подальше от суровых, гневных глаз сына, и вновь почувствовала, как к сердцу подступает искупительный огонь ее неизбывной, неясной вины.

— Это еще мягко сказано, — голос Михаила потяжелел. Какие-то темные осадки колыхнулись в его душе и поползли кверху, затрудняя полное дыхание. Осадки эти едва ли имели какое-либо отношение к тому, что витало еще над низким кухонным потолком, отдаваясь эхом далеких воспоминаний, и пришло из холодного, скупого на радости детства. Они, может быть, скапливались в другое время и отстаивались постепенно и плотно, пока какой-нибудь неожиданный толчок не взбаламучивал их и не поднимал бурно растущим клубом. И глухое чувство, вызванное этим толчком, быстро теряло свой явственный вид и направление и, подобно мутным паводковым водам, требовало единственного — свободного выхода.

19

Внешняя несхожесть детей, хотя и удивляла, никогда особенно не озабочивала Ольгу, — в каждом из них она ясно видела единородный исток и свою плоть, — обновленную, но неизменную, в каждом находила следы своей натуры. Некоторую разобщенность их в раннем отрочестве, когда обнаруживается самостоятельность склада, она объясняла тем, что вырастали ребята без отца, который, как она понимала, мог намного вернее ее укрепить семью, упрочить родственные связи. И тут ни на кого не попеняешь.

Но с годами — Ольга это чувствовала, переживала горько — отчуждение детей возрастало. И не большие пространства, разделившие их очаги, были тому причиной, нет. До Саньки вообще нормальным транспортом не доберешься, — часть пути надо ехать пароходом, — а как ждет его писем Зинаида! И ведь не пишет он, бывает, по полгода — за такое время, особенно при его характере, вся жизнь может перевернуться, умереть и воскреснуть можно не один раз. «Если не пишу, — значит, все нормально», — этим и отбояривается во все приезды. «А как же с ногой было, а молчал?» — «А что с ногой? Все срослось, гляди!» И начнет приседать да хлестать легонькими кургузыми штиблетиками по полу.

Это не Мишка… Мишка совсем другой человек, — не один раз подумаешь… Может, оттого, что рано отделился, так остыл он к ним? Сызмала своей головой приучался работать, познал, почем фунт лиха. Отходил, отходил, а потом и совсем — как отклеился, как словно чужинка где прошла.

Взять те же письма. «От кого это?»— спросит, когда увидит, Зинаида. «От Мишки». — «А-а-а…» И не задержится доча, идет, куда торопилась. А Санькины как манну небесную схватит, мусолит, не отходя от плиты, перещупывает глазами вдоль и поперек, забывши про загнетку. И отмякает сразу, как от лекарства какого. Саньке и пожалиться можно — поймет, и хоть и подолгу молчит, обязательно отзовется, вспомнит про все и скажет свое слово.

Вот и тут разница. В первый приезд к Мишке вздумала свои боли ворошить, исторгла их из сердца, чтобы остудить в близком участии первородной кровинки, а как обожглась! На холодном обожглась… «Что ты все жалуешься? — поморщился, как от оскомины, сын. — Этот тебе плох, это нехорошо… Тебя-то это с какого боку касается?..»

Ничегошеньки не понял. Разве о себе речь вела? Что ей в жизни этой надо, кроме счастья для них, кроме того, чтобы им всем было хорошо? И детям их… «А как же, если камень-то на душе, сынок? К кому же идти?» А сын опять поморщился, будто слышат, да не понимают они друг дружку. Ну да пусть…

Рассказал Лиде про стол, который собрала ему мать к приезду: «Знаешь, Лид, и мы себе не всегда такое позволить можем. Честно…» А сам с намеком глядит: вот, мол, и жалобы твои, матушка, вот они на поверку…

Ай, дети!.. За две недели до приезда к столу готовилась, думала, вдвоем с Лидой прибудут с курорта, а невестка опаздывала на работу, не смогла задержаться. Выскочила на платформу — румяная, загорелая, в брюках цветных, приложилась щекой к щеке — и назад в вагон: пять минут вся и стоянка была адлерского поезда. А Мишка высадился, поставил у дежурного отметку на билете.

Стол, конечно, был богатый. Уж как могла. Девчата из Москвы всего навезли, чуть ли не на целую пенсию. Мишка удивлялся: «Неплохо живете!» А у Толика (квартиру ожидали, настроение было горячее) свое самолюбие: «А чем мы хуже других?» — «Давай-давай, — подымал дорогой гость свой стакан, — водочка, если в меру, только на пользу. Доказано и проверено».

На другой день Мишка походил по саду, задержался в прилепившейся к боковой изгороди будочке и, выйдя оттуда, повспоминал с матерью, как каждой весной они вычищали нужник и выливали жидкое на отощавшую землю под деревьями. «Неплохо живете, — повторил Мишка давешнее, — вот она — природа», — и покрутил головой вокруг. Сказал, словно сам никогда тут не жил.

К вечеру он и уехал, никуда, ни к кому не сходил. Готовились, готовились, а ни разу посидеть как следует не пришлось.

Мишка головой под матицу, ходит по хате пригибаясь. «Сынок, помнишь?»— показала, выходя, Ольга на осколочный след. «Еще бы! — Вроде огоньки какие-то вспыхнули в глазах Мишки, уже изготовившегося согнуться под дверным косяком. — Зинк, а ты?» — «Да что ты, сынок, откуда ж ей помнить?»

«Ну, а ко мне когда пожалуете?»— спросил Мишка у всех сразу, уже у самой калитки. Зинка, стягивая кофту на остром животе — Лариску донашивала, — покачала головой, а Толик был готов хоть сейчас, на обеденном перерыве, тронуться. «А что? Вот Санька приедет — и махнем к тебе. Возьму за свой счет неделю — и махнем… Вот Санька…» Санька, Санька… Что ни слово — Санька, словно он и есть тут.

«Это в песне — судьба играет человеком, — говорит о младшем брате Михаил. — В жизни должно быть наоборот». А что поделать, если не все в ней ладится? Хоть разбейся… Вначале и Ольга считала: горе заставит глаза раскрыть. А Саньке все как с гуся вода — такой уж, видно, нрав.

Он еще на службе познакомился с девушкой, карточку матери прислал. «Осторожно — фото», — указал на конверте. Ольга ожидала одинарный, а получила двойной портретик: Санька — стриженый, с оттопыренными ушами, а рядышком — височек к височку — знакомая. Вначале Ольге даже смешно стало: писал, что у них в городке одни матросы да офицеры, а вот нате-ка, уже подцепил. Первое фото — и уже с кралей. Ну, ухарь!..