Один день тьмы

— Издеваешься? — генерал нахмурился.

— Так точно‑с! — отрапортовал Ловчий и одним ударом свернул генеральскую голову.

Пора поучаствовать в представлении. Я вышла из‑за шторы.

Но тут свою роль разыграла девушка.

— Убийца! — завизжала она и кинулась… на Ловчего.

Она царапалась и кусалась, словно взбесившаяся зверушка. Неужели она и вправду так привязана к тому, кто долгое время мучил ее и пил ее кровь, к тому, кто в одну прекрасную ночь, как и говорил Ловчий, скорее всего, просто выпил бы ее до дна.

— Отдай ее мне! — попросила я Ловчего.

Тот кивнул, отступая. И я, схватив девушку за волосы, рванула ее на себя и, припав к шее, принялась пить. О, на вкус она была потрясающа! Я пила и пила, не в силах остановиться, чувствуя тепло ее тела и угасающее биение жизни. «Тук‑тук…» — стучало ее испуганное сердце. «Тук… Тук…» Тишина…

Я осторожно опустила на пол тело и вытерла окровавленные губы.

Ловчий сидел в массивном кресле с высокой спинкой, отделанной деревом, и задумчиво, изучающе смотрел на меня.

— Тебе повезло, что твой генерал так растерялся при твоем эффектном появлении, — заметила я на обратном пути.

Ловчий усмехнулся. По всему было заметно, что он доволен прошедшей охотой.

— Это не везение, — обронил он.

— А что же?

Мы шли по серому бульвару, рассвеченному фонарями, казавшимися мне во мраке влажной ночи смазанными акварельными пятнами.

— Я знал, как он поступит. Видеть мир глазами своей жертвы — это часть охоты. Помнишь, я говорил тебе.

Я остановилась.

— То есть ты хочешь сказать, что понял, как он поступит, за те считаные минуты, это мы его видели? — Я едва удерживалась от того, чтобы схватить Ловчего за рукав грубой кожаной куртки, развернуть к себе и заглянуть в холодные волчьи глаза в поисках ответа.

— Я знал таких, как он, — терпеливо объяснил Ловчий.

— А если бы ошибся?

— Охотник не ошибается, иначе он уже не охотник.

Глава 5

Я задремала днем, в нашем убежище, в подвале. И мне пригрезился очень странный сон. Будто мы с Артуром, взявшись за руки, бежим по дороге. Впереди — море, переливающееся и искрящееся всеми оттенками синевы — от темно‑бархатного до нежно‑голубого, почти белого.

На берегу, покрытом круглыми белыми камешками‑голышами, у самых волн, стоит небольшой белый домик с красной крышей. Солнце, пригревшись, довольной кошкой дремлет на его стене, а деревянные створки окна раскрыты настежь навстречу морю и небу.

Я слышу, как бьется о камни море и шуршит, отступая, как смятая бумага, в которой мы хранили новогодние игрушки. Мы бежим, и я снова чувствую себя живой, настоящей. Я чувствую тепло и перекаты гальки у себя под ногами, и руку Артура, и биение его сердца… И в этот миг все мое существо, с макушки головы до самых пяток, пронизывает счастье. Оно такое же острое и резкое, как боль. Счастье в чем‑то сродни боли, и от него иногда тоже хочется плакать. Когда оно такое большое, что не помещается в тебе и выплескивается наружу сверкающими брызгами. Его так много, что хочется черпать его горстями и бросать вокруг, делиться им со всем миром.

Мне так хорошо в этом сне! Я смотрю на Артура и смеюсь. А потом мы вместе, рука об руку, подходим к дому у моря.

— Это тот дом, о котором ты говорил? — спрашиваю я, не ожидая ответа потому, что и сама прекрасно знаю: это именно тот дом.

Я касаюсь ладонью стены, нагретой солнцем.

— Погоди, — говорю я Артуру, — я посмотрю, что там внутри.

Почему‑то я чувствую ответственность за Артура, я должна первой войти в дом и проверить, все ли там в порядке.

— Не ходи! — Артур сжимает мою руку. Темно‑вишневые глаза умоляюще глядят в мои.

Мне очень смешно. Счастье щекочет мой живот, и меня буквально распирает от смеха.

— Я вернусь, мой сказочный принц! — говорю ему я и, выпустив его руку, открываю дверь и вхожу внутрь.

И сразу оказываюсь в темноте. Она такая плотная, что можно резать ножом. Она забивается в легкие, мешая дышать.

Я с ужасом ощупываю входную дверь, открывающуюся внутрь, и понимаю: на ней нет ручки, и я уже никогда не вернусь в тот солнечный мир, где на берегу моря остался тот, кого я люблю… или любила?… В темноте все кажется иным, слова и мысли путаются и смешиваются, как высыпанные в миску горох и чечевица. Неужели мне, как Золушке, придется разбирать их по крупинке?

Я иду. Целую вечность иду сквозь липкую тьму, чувствуя, как она пятнает мою одежду, мои мысли, мое сердце. С каждым шагом я словно растворяюсь во тьме, смешиваюсь с ней. Она смертельным ядом проникает в мою кровь и вот уже течет по моим венам.

— Ты моя. Ты всегда была моя. Ты плоть от плоти моей, — шепчет мне мгла. — Ты мое порождение и мое оружие. Мы с тобой изменим этот мир. Зачем называть светом то, что дает повисший в небе желтый шар. «Свет» и «тьма» — всего лишь слова, пустые оболочки. Хочешь, мы назовем светом меня? Мы заставим людей поверить в это. Вместе мы сможем все.

Вокруг меня была тьма. Она наполняла меня целиком, без остатка, и я подумала, что, возможно, мира за ее пределами просто не существует — он сгинул, растворился. Остались только мы вдвоем.

— Нет… — ответила я. — Да…

И открыла глаза.

Первое, что я увидела, — ненавидящий взгляд Виолы. Она больше не дразнила меня, не цеплялась ко мне, и это было нехорошим признаком. Или хорошим. Как посмотреть.

Заметив, что я тоже смотрю на нее, Виола поспешно опустила глаза. Она сидела среди остальных диких и, как ни странно, вполне вписывалась в их компанию. Она стала почти такой же, как они, и даже разжилась кожаной курткой и облегающими джинсами. Волосы грязные, на щеке — след от пальцев — засохшая кровь. Забавная. Нет, не стоит смотреть на нее. Пусть думает, что я не догадалась о том, кто виноват в том, что меня, как лисицу, гоняли по узким коридорам и лазам. Пусть расслабится. Я уже научилась ждать.

Я перевела взгляд на Ловчего. Он сидел на корточках у стены. Как всегда, один. Лицо спокойно, глаза прикрыты. Казалось, он вслушивается во что‑то внутри себя. Это одиночество и независимость начинали меня злить. Он нужен мне. Очень нужен. Без него я не справлюсь. Только прошедшей ночью мне показалось, будто между нами протянулась связь, а теперь он опять закрыт на все замки.

Никак не могу понять, что он думает обо мне. Когда он рассказывал мне об охоте или когда мы вместе бежали по ночному Питеру, он был открыт, мне казалось, что он доверяет мне, но потом взгляд вдруг опять стал колючим и цепким или, хуже того, холодным и безразличным, словно я — его задание, вот и все. Черт бы побрал эту Королеву! Интересно, какое влияние она оказывает на него. И еще интереснее: как это влияние нейтрализовать и разрушить?…