Один день тьмы
Шрифт:
— Ты сейчас же отправишься обратно и вытащишь ее оттуда, куда затащила, — он кивнул в сторону обмякшего тела Виолы.
Я видела, как вздулись мышцы на его руках, а во рту показались клыки, и почти не сомневалась, что он доберется до моего горла прежде, чем я успею что‑либо предпринять. Оставалась только одна последняя попытка.
— А тебе‑то что? Ты ведь охраняешь меня! Зачем она тебе? — спросила я, избегая взгляда страшных глаз.
Он схватил меня за куртку и приподнял над уровнем пола.
— Это мое создание, и я не позволю кому‑либо распоряжаться им. Поняла, исключительная
Увы, эту схватку я, кажется, проиграла. Какой позор! Я съежилась под обращенными на меня взглядами.
— Хорошо, если она так важна для тебя… — проговорила я делано беспечным голосом. — Поставь меня, пожалуйста, на ноги!
Ловчий, не говоря больше ни слова, опустил меня на пол. Как же он не вовремя!
А поезд все шел и шел…
Поезд все шел и шел… Перестукивались колеса. Товарняк мчался по направлению к Москве.
Отвернувшись от Полины, Ловчий прислонился спиной к стене вагона.
А ведь это уже было с ним когда‑то…
Перед ним расстилался странный пейзаж. Пустыня, изрытая ямами и воронками, с редкими размочаленными артиллерией деревьями. Где‑то далеко, правее слышались редкие взрывы и свист немецких снарядов.
Он усмехнулся. За три с лишним года войны обе стороны успели неплохо изучить друг друга и смертельно устать от всего этого. Оторвавшись от окуляров стереотрубы, он по шаткой деревянной лестнице спустился в теплую вонь блиндажа, который занимала его команда разведчиков.
Тускло коптила керосинка, сделанная из снарядной гильзы. Разведчики были при «деле»: несколько солдат резались в карты, унтер Голованов пытался заставить собачку Кайзера ходить по команде на задних лапах, кто‑то чистил трофейный пистолет.
Тем не менее при его появлении все встали. Он усмехнулся про себя: несмотря на развал и хаос в армии, его люди по‑прежнему соблюдали дисциплину. И это была только его заслуга.
— Ну, что там немец, вашбродь? — спросил Голованов таким тоном, каким в салонах обычно говорят о погоде.
— Опасается, подозревает чего‑то, сегодня вечером идем на ту сторону. Нужен «язык» перед наступлением. — Молодой офицер кивнул: — Вольно, ребята.
Только он успел снять шинель и опуститься на табурет, чтобы немного передохнуть, как послышался осторожный стук.
— Господин штабс‑капитан, к господину полковнику. Вызывают, — отрапортовал вошедший вестовой.
— Хорошо. Буду.
Он устало кивнул и вновь надел сырую, пропахшую порохом, измазанную окопной грязью шинель. Настоящее одеяние боевого офицера. Есть чем гордиться. Наверное…
Штаб располагался в одной из чистеньких комнат дома, хозяева которого бежали от превратностей войны. Совещание уже началось.
— Таким образом, господин штабс‑капитан, ваши разведчики пойдут с 9‑й ротой в качестве усиления. — Полковник постучал карандашом по карте. — Нам необходимо всеми силами обеспечить это наступление.
— Ваше Высокоблагородие, — он встал и вытянулся во фрунт, — единственный способ обеспечить наступление полка — это поставить у нас в тылу пулеметы или артиллерию. И стрелять в тех, кто не захочет наступать.
За свою команду я уверен, но вот остальной полк…— Да как вы смеете! — закричал полковник, страшно выкатив глаза. — Господин штабс‑капитан, извольте выполнять приказание!
У входа послышался шум. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились с десяток солдат.
«Члены так называемого „солдатского комитета“», — подумал он.
— Не пойдем! — закричал один из них, не потрудившись поздороваться.
— Не пойдем на пулеметы! Комитет постановил: в атаку не ходить! Попили уже нашей крови! — поддержал его второй.
— Но позвольте, на нашем участке практически нет пулеметов, — вяло забормотал кто‑то из офицеров, но его не слушали.
Не обращая внимания на начавшуюся перепалку, он протиснулся к двери и пошел туда, откуда слышался людской гул. На импровизированной трибуне из снарядных ящиков ораторствовал невысокий солдат с красным бантом:
— Немецкие пролетарии — наши братья! Они тоже не хотят воевать! Долой войну! Штыки в землю! Офицеры, баре и фабриканты — вот наши настоящие враги!
«Все это бессмысленно, — подумал он, — все кончено, у нас ничего не осталось. У меня ничего не осталось: ни будущего, ни любви. Ничего, кроме чести. По крайней мере, это будет достойная смерть».
Он полез рукой за ворот гимнастерки, достал висящий на шнурке небольшой серебряный крестик, поцеловал его и потянулся к кобуре.
Сухо треснул выстрел, и оратор, схватившись за ногу, кубарем покатился вниз. В неожиданно наступившей тишине он спокойным, неспешным шагом поднялся на трибуну. Людское море внизу заворчало и заволновалось, как просыпающийся хищный зверь. Сзади послышался шум шагов. Обернувшись, он увидел Голованова и еще нескольких разведчиков, оружие в их руках было направлено на толпу.
— Солдаты!.. — Он запнулся. Риторика никогда не была его сильной стороной. — Солдаты, вы, конечно, можете предать все, чему присягали, и уйти, но что будет с Россией, с вашими семьями? Сейчас немецкие солдаты, может, и братаются с вами, но когда они придут в ваши дома…
— Бей его! — закричал кто‑то внизу.
Заметив крикуна, он поднял револьвер. И в этот момент почувствовал страшный удар по затылку. Перед глазами потемнело.
«Ну вот и все», — буднично промелькнуло в голове прежде, чем он потерял сознание.
Солнечный луч из узкого окошка блиндажа упал ему на лицо. Он попытался встать, и в этот момент в затылок стрельнуло страшной болью. Медленно, словно во сне, он поднял к голове руку. Под волосами ощущалась огромная шишка.
— Очнулись, ваше благородие? — В блиндаж спустился Голованов. — Вы уж простите, что оглушили вас. Все это без толку было, разорвали бы вас, да и только.
— И кто же им помешал?
Голованов смутился.
— Мы и вступились, хорошо хоть вы никого не убили. Мы‑то вас знаем, и что солдатом не брезгуете, и перед энералом тем за нас вступились. Но другие не пойдут. Да и сколько можно, ваше благородие. Воюем, воюем, а конца и края не видно. А у меня дома семеро по лавкам! — он почти кричал. — Мы так решили, вас мы им не отдадим, но и сами воевать не станет. Со станции послезавтра эшелон уходит, домой пора, и нам пора, и вам пора.