Один из многих

– Кто такой?

– Не знаю-с, фамилии не сказал, и оставил вам записку.

– Подай!

Званинцев пробежал записку и спросил опять:

– Что? он ушел?

– Ушел-с!

– Нельзя ли его воротить? Лакей побежал в переднюю.

– Что за странность!
– подумал Званинцев, перечитывая опять записку: "Человек, видевший вас только раз, имеет нужду вас видеть".
– Это любопытно.

Вошел Антоша.

Званинцев поклонился ему без всякого удивления, но спросил его довольно сухо:

– Что вам угодно?

– Мне нужно говорить с вами, - отвечал тот, невольно потупляя глаза перед строгим взглядом Званинцева, и дрожащим голосом.

– Ну-с, я вас слушаю...
– сказал тот, опираясь подбородком на руку и не спуская с Антоши глаз.

– То, о чем я буду говорить с вами, так странно...

– Нужды нет.

– Вы богаты...

– Гм! вам, верно, нужны деньги?

– Вы бросаете тысячи.

– Прямо к делу. Вам нужны деньги?

– Да, - сказал Антоша, с твердостию встречая взгляд Званинцева насмешливый и суровый.

– Хорошо, я не стану вас спрашивать даже, на что вам нужны деньги, деньги вещь очень важная, но сегодня я еще могу их бросить. Много ль вам?.. тысячи три, четыре?

– Две, - спокойно сказал Антоша, - но так я не возьму ваших денег, вы должны меня выслушать.

– К чему?

– Вы должны меня узнать, - настойчиво сказал Антоша.

– Я вас знаю, - спокойно отвечал Званинцев.

– Как паразита Сапогова?

– На что вам? не все ли вам равно?

– Нет, я не возьму ваших денег, - проговорил твердо Антоша, вставая со стула, на который он сел без приглашения.

– Безумец!
– заметил с грустной улыбкой Званинцев.
– Безумец! повторил он.
– Ну, утешьтесь, я знаю вас, как безумца.

Несмотря на язвительную несмешливость тона, Антоша понял, что Званинцев глубоко заглянул в его душу.

– Отоприте этот ящик, - начал ласково Званинцев, подавая Антоше ключ и указывая на ящик, стоявший на столе подле постели.

Антоша отпер.

– На левой стороне депозитки, {18} берите ими, да берите уж тысячу серебром, что за глупое жеманство?

Антоша отсчитал молча. Званинцев внимательно глядел на его лицо, но не заметил на нем и признака радости. Казалось, молодой человек совершал какую-то тяжелую обязанность.

– Вам тяжело, я вижу, - сказал Званинцев важно, - ну, что же делать, сами виноваты. Помните, что деньги - все.

И потом, подумав немного:

– Мне надобно вас взять в руки, - сказал он с улыбкою.

Антоша взглянул на него, и в его взгляде было много благодарности, хотя нисколько не унижающейся.

– Переезжайте ко мне, - опять начал Званинцев.

Антоша схватил его руку.

– Вы еще молоды, но в вас много благородства, много силы, много свободы, - говорил Званинцев.
– Садитесь и пейте чай.

И через час беседы, в которой молодой человек передавал впервые другому человеку исповедь своих мук, своего унижения, казня беспощадно самого себя, - он был уже чист, светел и горд, как за пять лет назад, - он был уже почти равен своему идеалу.

Антоша уехал с тем, чтобы воротиться через два часа.

Лакей, которого Званинцев посылал к Мензбиру, возвратился и донес, что встретил барышню у ворот, выезжавшую в коляске с какой-то дамой.

– Куда?.. не знаешь?
– спросил Званинцев.

– Не знаю, говорили только, что ужо в Кушелевом будут.

Через полчаса Званинцев оделся и вышел, оставив на имя Позвонцова записку, в которой просил его распоряжаться как дома в свое отсутствие.

– ---

В Кушелевском саду опять раздавалось новое оглушительное попурри Германа. На скамьях против оркестра сидело много дам, жительниц дач большею частию, одетых в неглиже, требовавшее, кажется, не менее трех с половиною часов времени. За ними стояли гвардейцы и говорили очень громко, разумеется по-французски. Было еще семь часов.

Налево сидела Лидия Мензбир, с какою-то дамою средних лет, очень незамечательной наружности. Она, видимо, скучала, потому что не было никого из ее поклонников, к пошлостям которых она привыкла. Ей было досадно, что кругом ее раздавались любезности, которых предметом была не она, и притом на языке, вовсе ей непонятном. Ее родственница молчала, она молчала также.

Но вот мимо ее прошел и Званинцев, прошел и едва заметно кивнул головой.

В эту минуту она его ненавидела...

– Скучно, тетенька, - сказала она вставая, - поедемте.

Флегматическая тетушка машинально последовала ее примеру.

И они пошли. Обыкновенные посетители сада осматривали их с наглым любопытством.

– Как вы тихо идете, тетушка, - сказала Лидия, выставив вперед нижнюю губку, с нетерпением и досадою.

Но в эту минуту чья-то рука коснулась ее левой руки и без церемонии взяла эту руку.

– Куда вы спешите, Лиди?..
– раздался звучный голос Званинцева.

– Ах, это вы! где вы были, я вас не видала здесь, - сказала Лиди с худо скрываемой злостью.

– Я вам кланялся, - сказал Званинцев.

– Я не заметила.

– Я знал, что вы сегодня будете здесь.

– Ах, да!.. благодарю вас за книги...

– А где же Севский?
– спросил равнодушно Званинцев.
– Странно, что его здесь нет.

– Отчего же странно?

– Полноте скрытничать, Лиди, я знаю, что вы вчера приняли его письмо.

Взгляд Званинцева был так холодно насмешлив, что Лидия потупила глаза, несмотря на свою досаду.

– Ну, что же? очень страстно это послание?
– продолжал Званинцев: - как оно начинается? вероятно - Lydie! и, вероятно, это слово написано по-французски, хотя Севский очень хорошо знает, что вы знаете только по-русски.

Эта наглая дерзость могла взбесить даже и не девочку. Лидия кусала губы от досады.

– Что ж тут смешного?
– сказала она чуть не сквозь слезы.
– Вы сами зовете меня Лиди.

– А! так я угадал... Но не в том дело, я совсем другое, я могу звать вас, как мне угодно.

Эти слова, произнесенные равнодушно и спокойно, вывели из терпения Лидию. Не привыкши удерживать свои внутренние движения, она вырвала свою руку из-под руки Званинцева.

– Как вам угодно?..
– сказала она, взглянувши на него с гневом своим блестящим взглядом.