Один из многих

Посмотрите, пожалуйста, вот в этой огромной зале большого театра движется с полсотни пар, медленно, лениво прохаживающихся взад и вперед под бесовски-неистовые звуки, раздающиеся с верхнего балкона; вот впереди всех господин с Анною на глее, с страшно отъевшеюся физиономиею, и об руку с ним темно-коричневое женское домино, с вялыми движениями, с тяжелой ступней немки... о немки, немки!.. в какую полусонную минуту создает вас вечная мать-природа, утомившаяся разнообразием резких южных профилей! И чем бы, кажется, не женщины - чудесный бюст, правильное очертание лиц, идеально правильное, и на каждом лице печать казенной чувствительности, но глаза... глаза, в этих больших, голубых, вечно спокойных глазах вам уже нечего искать с самой первой минуты, как вы их увидели, эти глаза, пожалуй, чисто небесные, но ведь чем ближе к небу, - холоднее, говорит пословица. И эта речь, эта речь приторно-сладкая, не частая, не рассыпчатая речь француженки, не полногласно певучая речь южной женщины, не ленивая даже, но полная соблазна речь русской женщины, а немецкая речь, пересыпанная вечными Ach! и до бесконечности протянутыми Ja... о немки, немки! они только тогда и хороши, когда погибают рано, как все героини _Шиллера_, - но беда, истинная беда, когда немка дожила уже до того возраста, когда она узнает толк в бестолковом Жан-Поле. О! тогда она замучит себя и других приторной аффектациею чувства, она пересластит самую любовь до того, что нужна детская страсть к конфетам, чтобы понять эту любовь, она из каждого мелкого чувства сделает маленькое чудовище на муку ей самой и другим, разумея под этими другими не немцев. Немцев сама природа создает для немок.

Но я увлекся, я начал маскерадом и пишу о немках. Не виноват - что же делать, когда нет русских женщин. Где они - давайте их, русских женщин!.. Мы не видели еще русских женщин. В Москве и Петербурге есть барышни, в Москве есть барыни, в Петербурге есть чиновницы: но ни в Москве, ни в Петербурге нет женщин, не родятся женщины - почва такая! А если и появится женщина, то ведь и там и здесь, по слову Пушкина, она - беззаконная комета в кругу расчисленном светил. {3}

Званинцев скучал невыносимо, ходя об руку с какою-то схваченною им на лету женскою маскою и слушая ее догматические, заказные Liebeleien. {любезности (нем.).}

Наконец, остановясь с ней недалеко от главного входа и направивши лорнет на ложу бельэтажа, он очень нецеремонно снял ее руку с своей.

– Du labt mich... Schame dich! {Ты оставляешь меня... Постыдись! (нем.).} - с невыносимою нежностью сказала его маска, но, не получа ответа, тотчас же схватила руку довольно толстого господина с лысиной на голове, сказавши: - Ich kenne dich. {Я знаю тебя (нем.).}

В ложе, в которую был направлен лорнет Званинцева, стоял, опершись на балюстраду, молодой человек. Он смотрел вниз, ища, казалось, кого-то глазами, и, наконец, быстро вышел из ложи.

– A!
– почти вслух сказал Званинцев, надвинув шляпу и садясь на балюстраду одной ложи бенуара.

Взгляд его вскоре отыскал опять молодого человека, который, сошедши с лестницы из бельэтажа в залу, почти тотчас же подал руку маленькому белому домино и вмешался с ним в толпу.

Званинцев обратился к капуцину, стоявшему недалеко от него и давно уже неподвижному, как статуя.

– Послушай, - сказал он ему довольно тихо.

Тот не отвечал.

– Антон Петрович, - громче повторил Званинцев.

Капуцин невольно вздрогнул, Званинцев улыбнулся.

– Ты задумался не на шутку, - продолжал он.

– А что?
– равнодушно спросил тот.

– Вот что, - сказал Званинцев.
– Тебе все равно - быть замаскированным или незамаскированным?

– Почти... меня никто здесь не знает.

– Так дай мне, пожалуйста, твоего домино.

– Пожалуй - зачем тебе?

– Мне это нужно.

И они вышли вместе.

Почти вслед за их уходом явился молодой человек с маленьким домино. Молодой человек был Севский.

– Знаете ли, Лиди, - говорил он своей спутнице печальным тоном, знаете ли, что вам грех меня так мучить?

– Вас мучить, - повторила со смехом девочка, - разве я вас мучу?

– Если б вы знали, - продолжал он, - чего мне стоило быть сегодня здесь... о Лиди! Пожалейте обо мне, если вы меня точно любите.

– Мне вас жаль, - сказала холодно его маска.

– Да я сказал, впрочем, не с тем, чтобы вы обо мне жалели... Мне уж теперь все равно, - отвечал Севский с какой-то отчаянной решимостью.

– Право?
– засмеялась Лиди...
– вам все равно, говорите вы, вам все равно... а ваша матушка...

– Лиди, Лиди, - говорил Севский страстно, - вы знаете, что я люблю вас, вы этому верите, вы должны этому верить.

С ними поравнялся почти в эту минуту капуцин и пропустил их вперед.

– О! да, я вам верю, Севский, - прошептала рассеянно Лиди...
– но что вы так странно смотрите?

– Этот капуцин, - сказал ей на ухо Севский с видимым волнением.

– Ну что же?
– спросила она и, засмеявшись, опять показала свои хорошенькие зубки.

– Если этот капуцин - Званинцев?

Лиди робко взглянула в сторону, но капуцин исчез.

– Так что же нам до него?
– сказала она наконец.

– Что?.. Я ненавижу этого человека, Лиди... он беспрестанно следит за вами.

– Следит за мной?
– с трепетом спросила Лиди.

– Бывают минуты, когда мне хочется убить его, - сказал Севский.

Севский и Лиди исчезли снова в толпе.

– Здравствуй, Воловский, - сказал капуцин, подходя к своему приятелю, разговаривавшему с человеком, которого лысина показывала с первого раза его солидность.

– Здорово, - отвечал Воловский, пожимая его руку.
– Что тебе за охота нарядиться шутом?

– Так; мне надоело кланяться разным господам.

– Отсюда ты куда?
– спросил Воловский, зевая.

– В клуб конечно, а ты?

– И я тоже. Да вот вместе, втроем, господа, отправимтесь, - продолжал Воловский, обращаясь к своему собеседнику...
– Рекомендую вам, Степан Степанович, моего приятеля Званинцева... Званинцев! Степан Степанович, мой начальник...

– И хороший приятель, добавьте, - сказал человек с лысиною, подавая руку Званинцеву.
– Я давно хотел с вами познакомиться, - обратился он к Званинцеву.

Званинцев поклонился.

– Не родня ли вам, - начал он, - молодой Севский...

– Николаша?
– спросил толстяк.

– Кажется, - отвечал Званинцев.

– А вы почему его знаете? он мой родной племянник, сын моего брата.

– Я с ним виделся в одном доме, - сказал Званинцев.

– А! верно у Мензбира?

– Вы угадали.

– Ох, уж мне этот дом!
– сказал толстяк, сжавши губы.
– Вам и Воловскому, разумеется, ничего быть где угодно, но Николаша... Хоть бы вы его остановили, право, а кстати, как звать вас по имени и по отчеству? добавил он, нюхая с расстановкою табак из серебряной табакерки.

– Иван Александрович, - отвечал за Званинцева Воловский.

– Ну да, хоть бы вы его остановили, право, Иван Александрович. Я уж ему говорил, да что? нас, стариков, не слушают. Матушка его - хоть и родня моя, а баба вздорная, ничего не умеет делать толком. Подымет всегда содом такой, что боже упаси, а путного ничего не сделает. А Николашу, право, жаль, я его люблю, малой славный.

– Я его, кажется, видел сегодня, - сказал Званинцев, как будто б отклоняя разговор.

– Где?