Один из многих

– Здесь, - спокойно отвечал Званинцев и тотчас же отошел от Воловского.

– Куда ты?
– спросил его тот.

Но Званинцев исчез уже в толпе.

– Так он здесь?
– заметил как бы про себя толстяк...
– как бы его встретить, право?

– Что ж, пойдемте на счастье, - сказал Воловский.

Они пошли.

Через несколько минут им в самом деле попался молодой Севский об руку с Лиди.

– Да, - говорил он с жаром, - я знаю, что когда-нибудь один из них непременно столкнется с другим, я это знаю - и тогда...

– Кто это столкнется, мой любезнейший, и с кем?

– перервал его вовсе неожиданным смехом чей-то знакомый голос.

Он остолбенел... Перед ним стоял его дядюшка и очень добродушно хохотал, показывая на Лиди чуть не пальцем.

– Ага! попался, друг?
– продолжал он.
– Молодец, право! кто это. с тобой?

– Дядюшка, - с досадой начал Севский.

– Ничего, ничего, - говорил Степан Степанович, - я тебе мешать не буду, это все, братец, ничего, на все это мое тебе разрешение... Вот только к Мензбиру.

Лиди вспыхнула под маской и почти насильно повлекла молодого Севского дальше от хохотавшего Степана Степановича.

– И я должна это слышать, - почти вскричала она, - и из-за вас, сударь, из-за вас.

Севский был уничтожен...

– Лиди, - начал он покорным голосом, - требуйте от меня чего хотите, но сжальтесь надо мною... Есть вещи выше сил моих.

– Я ничего не требую, - сухо отвечала Лиди и, бросивши его руку, подбежала быстро к женской маске.

– Поедемте, тетушка, - сказала она повелительно и схватила за руку маску.

– Здравствуйте, Лидия Сергеевна, - сказал ей почтительным голосом Позвонцев, стоящий в двух шагах от нее, - я вас узнал.

– А! это вы, здравствуйте, - рассеянно отвечала Лидия.

– Куда вы спешите?
– начал опять тот.

– Пора, мне скучно... впрочем... я останусь... пойдемте со мною.
– И, схвативши руку Позвонцева, она пошла с ним быстро мимо бледного Севского, который, сложивши руки на груди, прислонился к эстраде.

– Послушайте, _друг ваш_ здесь?
– начала Лидия, с особенно злым ударением на слове друг.

– Здесь, если вы так называете Званинцева, - тихо и грустно отвечал Позвонцев.

– Как же иначе? вы с ним всегда вместе.

– Что ж вы не добавляете, что он мой _благодетель_, - с горькой улыбкой заметил Позвонцев.

– Благодетель?
– с удивлением сказала Лидия.

– Неужели вы об этом не слыхали?
– отвечал Позвонцев тем же грустным тоном.
– Ну, так я вам скажу это, несмотря на то что терпеть не могу всяких благодеяний. Да... Званинцев спас меня, - продолжал он равнодушно-гордо.

– Ах, боже мой, что мне за дело до этого?
– с нетерпением перервала Лидия.

Позвонцев грустно взглянул на нее.

– Так вам до этого вовсе нет дела?
– спросил он.
– Впрочем, это и понятно, что вам до меня, вам, которой ни до кого нет дела.

Лиди посмотрела на него пристально. В его тоне слышалось что-то очень странно грустное.

– Но вот и он, - сказал Позвонцев, увидевши недалеко капуцина, передаю вас ему, - прибавил он с поклоном.

– О, нет, нет, - прошептала Лиди, сжимая невольно его руку.

Но Званинцев уже стоял подле нее и предлагал ей свою руку. Она не могла не пойти с ним.

– Ну-с, где же ваш Севский?
– беззаботно спросил Званинцев, - неужели дядюшка был так неучтив... чтобы...

– Итак, это вы, это все вы, - сухим и резким тоном отвечала девочка.

– Да я - и все я, и везде я...
– со смехом возразил Званинцев.

– Я вас ненавижу, - с силою прошептала Лидия.

– Благодарю вас. Но согласитесь, однако, что я говорил вам всегда правду, моя бедная Лиди, - сказал он с участием, смотря на нее пристально. Вас продадут, мой бедный ребенок, продадут при первом _опасном_ случае.

– Я его люблю, - опять прошептала Лидия, - слышите ли вы, я его люблю.

– Можете, - спокойно отвечал Званинцев.
– Впрочем, и я его очень люблю.

– Я это знаю, - с досадою заметила Лидия.

– Только по-своему, - равнодушно продолжал он, - надобно, чтоб он сам узнал, до какой еще степени он ребенок. Он, кажется, сбирается убить меня по крайней мере, мне так послышалось. К сожалению, ему не удастся даже и этого, бьюсь об заклад: на это все-таки нужна твердость... хоть руки, пожалуй.

Лидия вырвала свою руку из руки Званинцева и, схвативши тетку, увлекла ее к выходу.

Званинцев уехал в клуб.

Севский тоже исчез.

Один Позвонцев долго еще стоял у балюстрады, прикованный глазами к выходу...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Было три часа ночи. Около часу уже Позвонцев, не раздеваясь, сидел в больших креслах в кабинете Званинцева. Взгляд его был дик и мутен; наконец он обмахнул лоб рукой, как человек, желающий согнать упорно засевшую в голову мысль.

Так! то, в чем искал он спасения, стало для него источником муки. Что из того, что этот человек, насмешливый, суровый и гордый со всеми, не стыдится перед ним плакать, пожалуй, что из того, что он сам, когда-то раб и приспешник Сапогова, когда-то полупомешанный Антоша, теперь имеет полную возможность и думать и грезить сколько душе угодно, что из того, что ему не отвратительно теперь возвращаться домой, - все-таки он погиб, он погиб потому, что никогда, никогда не удастся ему высказаться, что нечто гнетет и давит его и мешает ему высказаться.

А может быть, и ошибка - это желание высказаться... какие, в самом деле, формы бытия ему еще нужны? Он свободен, он не связан ничем даже нравственно, ибо все старые связи им разорваны, а Званинцев всего менее хочет ограничивать его произвол. Уж точно, есть ли в нем его собственная личность, как приходила ему мысль в былые годы?

Но это желание, но это стремление, эта тоска безысходная и это чувство своего духовного превосходства? Но это прошедшее, все полное мук и пыток, это прошедшее, с самого детства залитое слезами... Нет, нет, для него еще придет час освобождения, час примирения, за эти муки судьба еще должна заплатить счастьем. Иначе что же после этого упования живой души.