Один из многих

Севский сидел у стола, сжимая голову руками.

– Дмитрий Николаевич!
– послышался из другой комнаты пронзительный и дребезжащий голос.

Севский не слыхал... он был слишком углублен в самого себя.

– Дмитрий Николаевич, а Дмитрий Николаевич, - снова раздался тот же голос, но гораздо повелительней и строже, - я вас зову.

И вслед за этим в растворившиеся двери показалась голова матери.

– Да что ты, оглох, что ли?
– сказала она, подходя наконец к нему и грозно сверкая лихорадочными глазами.

Севский поднял голову; лицо его горело.

– Виноват, маменька, - прошептал он, - у меня голова болит.

– Голова болит!
– вскричала мать, и что-то похожее на чувство сожаления блеснуло на ее лице. Она быстро приложила свою худую, костлявую руку к голове Севского.

– Да ты весь в жару, Митинька, - начала она...
– Вот то-то, мой голубчик, по ночам-то рыскаешь до свету. Погубишь ты себя, совсем погубишь, Дмитрий Николаевич, и оставишь меня одну. Уж я и так мало радости-то на свете видела, а тут...

Она не договорила, слезы градом полились по морщинам ее бледного исхудалого лица.

– Маменька, - страдающим тоном сказал Дмитрий, - покрывая поцелуями ее руки, - да полноте, полноте, маменька.

– Не жалеешь ты меня, дружочек мой, - говорила она рыдая.
– Вишь, продолжала она с сердцем, - голова-то так и горит. Где был вчера целую ночь, мой батюшка? Знаю, знаю, не вертись, не лги, грех перед матерью вертеться, мне дядюшка все сказывал, все.

И голос ее задрожал от гнева при последних словах.

– Знаю, где и вечера-то сидишь, Дмитрий Николаевич, - начала она опять, садясь на диване и утирая платком слезы.
– Что ж, твоя воля, я тебя не удерживаю, погуби мать, погуби - я уж и так на свете мученица.

Севский молчал и тяжело дышал, как человек, у которого на груди лежит тяжелый камень.

Послышался звон колокольчика.

– Небось, к тебе несет нелегкая, - язвительно заметила мать.
– Вот дожила до какого времени! И с сыном поговорить не дадут. Ну, что ж ты, вскричала она, приподнимаясь с гневом, - поди, принимай своих гостей.

– Г-н Званинцев, - доложила входя рыжая девка.

Севский побледнел.

– Это не ко мне, - сказал он с живостью, - я его не звал.

– Да я-то его звала, - отвечала мать насмешливо.
– Конечно, уж не к тебе он приедет, к мальчишке...

– Маменька, маменька. Да не вы ли...
– с нервною дрожью начал Севский.

– Что не я ли? Что не я ли?
– сказала мать с возрастающим бешенством. Званинцев не твоим мерзавцам чета: я его не знала, так и говорила о нем прежде, что и он такой же. У меня смотри, - быстро закричала она, - выдь к нему.

Вся кровь бросилась в голову Севскому... он упал без чувств на кресла.

Когда он очнулся, перед ним стоял Званинцев с ласковою и грустною улыбкою.

– Вы больны, - начал он, взявши с состраданием его руку. Севский выдернул руку и прошептал: - Оставьте меня.

– Вы видите, - оказал Званинцев уныло, - ваше сопротивление тщетно, вы в моей власти, я вам говорил это, я вам это доказываю.

– Варвара Андреевна, - обратился он спокойно к вошедшей матери Севского, - ваш сын болен, пошлите за доктором...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мензбир быстрыми шагами ходил по желтой комнате. Его седые волосы поднялись, как щетина, ноздри раздулись от гнева и волнения, на лбу его показались морщины.

Лидия сидела у рояля, беспечно закинув голову за спинку стула и по временам перебирая клавиши рукою.

– Да тебе, что ли, я говорю или нет?
– вскричал наконец Мензбир, судорожно сжимая кулаки и останавливаясь перед нею.

Лидия презрительно улыбнулась.

– Я вам сказала, - равнодушно отвечала она, - будет с вас.

– Лидка!
– закричал Мензбир, ближе и ближе подступая к ней.

– Что это!..
– вскричала Лидия...
– о! вам не удастся!
– и с этим словом она с быстротою молнии вскочила с своего места и была уже на балконе.

Мензбир топнул ногой и опять заходил по комнате.

– Скажите вашему барону, - быстро проговорила Лидия, отворяя половинку дверей балкона, - что я не буду принадлежать ему.

Мензбир ударил себя по лбу.

– Скверная девчонка!
– прошептал он сквозь зубы.
– Лидия, а Лидия, начал он ласково, - поди сюда, мы поговорим с тобою посерьезнее.

– Ну-с, я вас слушаю, - сказала Лидия, снова отворяя половинку дверей.

– Да поди сюда... эх, какая!

– Я вас слушаю. Чего ж вам... ну-с, говорите... да говорите же... я жду, - быстро сказала Лидия.

– Ты все на Севского-то надеешься, - начал Мензбир ласково, - ведь я тебе говорил, что о нем уж справлялся... имение все записано на счет, да и что за имение-то... Дрянь сущая... ну, каких-нибудь тысяч пятьдесят в ланбарде, да и те едва ли наберутся, - чем тут жить, сама ты рассуди только... А у барона-то миллион, а. барон-то хоть скуп, как жид, да зато богат, как жид.

Лидия задумалась.

В эту минуту отворились двери комнаты, и вошел Званинцев ровными и тихими шагами, с веселым и ясным челом.

– Здравствуйте, - кивнул он головой Мензбиру...
– я к вам в необыкновенное время, потому что за делом.

– Что вам угодно, Иван Александрович?
– с приторно нежной заботливостью обратился к нему Мензбир.

– О, дело не до вас, - почти презрительно отвечал Званинцев, - дело до вашей дочери.

– До меня!
– быстро перервала Лидия.

– Да, до вас, - спокойно сказал Званинцев, садясь в кресла против нее.
– Я, - продолжал он с комическою важностью, - приехал к вам сватом, именно сватом.

Лидия быстро взглянула на него, но тотчас же опустила глаза, встретивши их ослепительно холодное выражение.

– Я приехал уполномоченным от матушки Дмитрия Николаича, - начал снова Званинцев.

– Севского?
– перебил Мензбир.

– Теперь, - продолжал Званинцев, не обращая внимания на слова отца и пристально смотря на Лидию, - все зависит от вашей воли.