Один момент, одно утро

– Хорошо, – улыбается Лу; ей стало легче. Все оказалось удивительно просто.

– Прекрасно. – Ширли встает. – Я пойду.

– Спасибо. – Лу тоже встает.

Когда она закрывает за Ширли дверь, ей хочется, чтобы и с другими она могла бы делиться своими проблемами так же безболезненно.

* * *

Лу в доме своих родителей, в Хитчине. Неподалеку у нее есть свое жилье, но она вернулась в семью, потому что ее отец очень, очень болен. Рак, начавшийся с легких, быстро распространился по всему организму. Диагноз поставили всего шесть месяцев назад, и с тех пор наступило ужасное время. Хотя никто не произносил этого вслух, призрачная фигура отца была красноречивым свидетельством того, что из больницы его послали домой умирать. Сегодня он захотел повидаться с дочерьми наедине. Младшая сестра Лу, Джорджия, на кухне, у нее красные глаза. Он уже поговорил с ней. Теперь черед Лу.

– Привет, папа, – говорит она, входя. Отец полулежит на подушках. Из капельницы в его вену на тыльной стороне руки поступает морфин.

– Привет, милая, – хрипит он.

Он очень ослаб, ему сделали трахеотомию [16] , ему трудно говорить. Его пальцы хрупкие, как у птицы, и дрожат. Он подносит руку, чтобы закрыть отверстие у себя в шее.

– Садись, – велит отец.

Она пододвигает кресло поближе к его кровати.

– Моя Лулу, – говорит он, произнося ее детское имя. Это разрывает ей сердце. Он делил многие пристрастия Лу – спорт, прогулки, работу руками – и, похоже, в ней он находил больше родного, чем в ее сестре, когда они росли. Лу часто подозревала, что она любимица отца. Безусловно, она его любит, в то время как ее отношения с матерью более напряженные.

16

Это операция рассечения трахеи для введения в просвет ее специальной металлической канюли. (Прим. ред.)

– Папа.

– Я знаю, что тебе нелегко, – продолжает он.

Она удивлена, не это она ожидала от него услышать.

– Особенно с матерью. – Он выдавливает из себя слова медленно, с трудом. Ей чуть ли не хочется, чтобы он замолчал, но она остро – отчаянно – хочет выслушать его.

– Посмотрим правде в глаза, – смеется он, но этот смех вызывает кашель.

Лу встает и нежно наклоняет его, похлопывает по спине, пока кашель не проходит. Отец опять откидывается на подушки.

– Извини.

– Не волнуйся.

– С ней не легко… Видит Бог, я это знаю.

Лу кивает. Она давно поняла, что отношения между родителями далеко не гладкие: уж очень они разные. Отец оптимист, с юмором, независим в суждениях. Мать более подозрительно относится к миру, постоянно сравнивает себя с другими, нервная, хрупкая. Лу полагает, отец многое в себе преодолел, чтобы не порвать с ней. Он добрый человек, из поколения, пропитанного чувством долга, он бы никогда не бросил ее, несмотря на их полную несовместимость. Вместо этого он гнул себя, как деревянный лук, в дугу, все натягивая и натягивая тетиву. Когда-нибудь – много лет Лу чувствовала это – что-то должно было лопнуть. И оказалось, что отказало тело. Ему всего шестьдесят, но многолетнее курение – эта привычка, несомненно, усугубленная жизнью с женой, – сказалось на нем.

Кажется в некотором роде несправедливым, что расплачиваться за такой компромисс должен отец, особенно учитывая, что это мать всегда держала свои чувства в себе. Хотя, опять же, отец, наверное, тоже сдерживался, чтобы сохранить брак. Тем не менее не раз в последнее время Лу хотелось, чтобы они поменялись местами, чтобы заболела мать, а не он, но она сразу в ужасе прогоняла эти мысли.

– Вы, кажется, не очень ладите, – продолжает отец.

Лу кивает.

– Я знаю.

Он делает глубокий вздох и тянется к дочери свободной рукой. Она кладет руку в его ладонь. Его рука холоднее, чем обычно.

– Ты, может быть, так не думаешь, но она, знаешь, тебя любит.

И снова Лу удивляется. Она никогда не считала, что мать ее любит по-настоящему, но не думала, что отец догадывается о ее чувствах.

– Хотя, в тебе много такого, чего она никогда не поймет.

«Ты мне будешь говорить», – думает Лу. Но ничего не отвечает.

– Ты понимаешь, о чем я. – Он смотрит ей в глаза. Его глаза красные, слезятся, но за болезнью видно понимание. И она тут же осознает, что он знает. Как давно ему известно? Ей двадцать три года, и она не скрывает от друзей своей ориентации, но никогда не говорила об этом отцу. Не хотелось заставлять его лгать своей жене. Лу уверена, что ее мать не вынесла бы этого. Мать не могла прочитать даже эротическую главу в романе, который дала ей почитать младшая дочь, Джорджия, – этот отрывок привел ее в такую ярость, что она больше не брала книгу в руки. Ей всегда неловко говорить о сексе.

– Я только хотел сказать тебе, что лучше ей не говорить. – Его глаза просительно смотрят на Лу. – Я понимаю, тебе трудно, действительно понимаю. Но ее это убьет.

Лу кивает. Ее бросает в жар, переполняют эмоции – злость, печаль, облегчение оттого, что отец знает правду.

– Но я хочу, чтобы ты знала, что я знаю, и, что бы ты ни решила, меня это устроит.

Лу сглатывает.

– Я не могу притворяться, что понимаю тебя, мне это чуждо, но, честно говоря, чем ты занимаешься у себя в спальне – только твое личное дело. Для меня главное, чтобы моя Лулу была счастлива.

– О, папа! – Лу плачет. – Спасибо.

– Не плачь. – Он похлопывает ее по руке. – Все будет хорошо.

– Правда?

– Да, – улыбается он. – Когда-нибудь, я уверен, каждый встретит своего человека.

Лу улыбается отцу. Конечно, она плачет не от перспективы остаться в одиночестве, а от того, что скоро отец покинет ее.

– Вот и все, что я хотел сказать, – говорит он, жестом отпуская ее. – Я устал. Хочу поспать. – Он закрывает глаза.

Она встает и тихо выходит из комнаты.

Через двадцать четыре часа ее отец умер.

14 ч. 05 мин.

– Боже, похоронный распорядитель – дама, – говорит Филлис, взглянув на вывеску над окном:

ДИРЕКТОР ПОХОРОННОГО БЮРО

БАРБАРА РИД И СЫНОВЬЯ

– Да, – говорит Карен. – Честно говоря, это бюро просто ближайшее, но я несколько раз здесь проезжала и подумала, что оно выглядит вполне нормально. Всегда гадала, что за этими шторами, но никогда не думала, что узнаю.

На витрине перед аккуратным занавесом виден странный ассортимент. Центральное место занимает большой крапчатый серый мраморный крест, мрачный, безобразный. По обе стороны от него два венка соответствующего вида – Карен заметила, что их регулярно меняют, и на этой неделе из гигантских ваз в виде урн торчат лилии, плющ и пальмовые ветви. Карен обратилась в это похоронное бюро не из-за этих предметов, а потому что по витрине разбросаны ракушки всевозможных форм и размеров, отполированные морем камешки и гигантская морская звезда. И последнее, но не по важности, – с обеих сторон от ваз – симметрия явно играла роль – две миниатюрные репродукции: слева Брайтонский павильон во всей своей безумной бар'oчной красе, а справа Брайтонский мол с ярмарочными аттракционами и сияющими огнями. Общий эффект получился в высшей степени странный, но, слава Богу, не мрачный.

– О-о-о, мы идем сюда? – спрашивает Люк. Он и Молли много раз стояли здесь, прижавшись носом к стеклу.

– Да, – говорит Карен и толкает входную дверь.

Звенит колокольчик, и они оказываются в мире пастельно-розового английского ситца и полированного красного дерева – кич явно не ограничился фасадом здания.

На каждом столе похожая на салфетку скатерка, на каждом стуле – кружевная подстилка. Даже абажуры отделаны рюшами, как викторианские женские панталоны.

– А, миссис Финнеган.