Один шаг

Большой черный сундук, в котором на деревне, обычно хранят приданое, стоял в дальнем углу. Филипповна отперла замок, подняла тяжелую крышку и достала со дна пачку перевязанных бечевкой тетрадей и книг. Руки у нее дрожали.

— Бери! — обратилась она к Вивее. — Теперича все твое. Ничегошеньки теперича не надо. Нема моего сыночка на свете белом, кровинки моей родной…

Привычным движением она открыла створки подпола и, нагнувшись, достала знакомую сулею, а за ней и оброненную мной бутылочку с притертой пробкой.

— И ты наливай зелья, сколько тебе треба. — Филипповна смотрела на меня. — На что мне теперича от добрых людей ховаться!..

Вивея взглянула на меня с укором, и краска стыда залила мое лицо.

— Нехай люди глядят, что мой сыночек сделал. «Все, мама, для людей стараюсь, для твоих внуков и правнуков…» Не дождалась внучонка я, не дождалась…

Филипповна внезапно смолкла, и лицо ее, до этого непривычно осмысленное и лишь тронутое страданием, снова начало принимать обычное тупое выражение, глаза стекленели, взгляд гас, становился безразличным и отсутствующим.

— Пинус сильвестрис… Пинус стробус… Пинус гамата… — забормотала старуха. Это бессмысленное бормотание латинских названий было страшно, я почувствовал, как холодок забрался мне под рубашку, и жгучая ненависть к тем, кто породил это незаживающее горе на нашей земле, больно и зло полоснула по сердцу.

— Филипповна, успокойтесь! Филипповна, не надо! — крикнул я, не в силах сдержаться.

Старуха осталась безучастной и, казалось, не замечала окружающего.

— Бегония рекс, бегония эксимия, бегония акутифолия, бегония нитида, — продолжала она, не повышая голоса, и эти непонятные мне слова звучали, как заклинания.

— Не могу слухать, — первым признался дедок. — Головой об землю биться хочется…

Мы вышли, вернее, выбежали, оставив Филипповну на попечение Вивеи.

— Да, богато горемык после войны по нашему лесу бродит, — задумчиво произнес Харитонович.

— Богато, — согласился лесник. — Бо-га-то!

Дедок ничего не сказал и лишь тяжело вздохнул.

Где-то вдалеке, за лесом, громыхнуло и смолкло.

— Неужто гроза? — осторожно, еще не веря, спросил лесник.

В ответ донесся новый глухой раскат, будто проехала телега по булыжной мостовой, а затем нехотя свернула с дороги.

В воздухе стало необычно тихо, природа прислушивалась к тому, что происходило в небе. А там уже наползала, надвигалась мощной, сизой глыбой грозовая мгла. Впереди плыли разведчики — отороченные золотистыми шнурками облака, за ними всем фронтом наступали тучи.

— Дождичка!.. Дождичка!.. Дождичка!.. — раздалось в напряженной тишине.

На гребне крыши стояла Филипповна и исступленно махала полотенцем. Занятые грозою, мы не заметили, как старуха взобралась наверх.

— Пускай себе кричит, — устало промолвил лесник. — Может, полегчает трошки…

— Дождалась-таки Филипповна дождичка, — улыбнулся Харитонович.

Дождь шел до утра, не переставая. Гости остались ночевать на кордоне. Лесник постелил им на полу, и они сразу же уснули. А мне не спалось. Из оконца клети я видел, как, привернув фитиль лампы, склонилась над столом Вивея: она разбирала полученные от старухи тетради Павла Федоровича.

Утром Вивея объявила, что срочно уезжает на несколько дней в институт. В тетрадях оказалось так много важного и интересного, что она не вправе держать их у себя, а должна немедленно передать на кафедру профессору Дроздову.

Вивея выглядела усталой, но глаза ее сияли.

— Я узнала, чем Филипповна поливает цветы на могилках, — сказала она радостно. — Настойкой других цветов. Цветы помогают цветам. Это гениально!.. Вы примечали, может быть: если ландыш поставить в один стакан с розой, ландыши скоро завянут, словно чувствуют неприязнь к розе. А розы и пионы, напротив, любят быть вместе и тогда дольше остаются свежими. В народе это давно известно… Но Павел Федорович пошел дальше: из случайного явления вывел закономерность. После многих опытов он составил таблицы цветов-друзей и цветов-врагов. Видите? — Она раскрыла тетрадь в картонном переплете. — Гортензия и петуния любят бегонию… («Бегония рекс», «Бегония эскима»… — пронеслось вчерашнее в моей голове.) Гвоздика тяготеет к каннам… (Я вспомнил первую, встреченную мною партизанскую могилку с ярким кустиком полевых гвоздик.) И так далее, и так далее. Филипповна знала это от сына. Она и готовила настойки — какая для какого цветка нужна, крошила в воду листья, лепестки, корни, а потом поливала.

— Это настолько интересно и необычно, что я должен записать для музея. — Я вынул из кармана блокнот, с которым никогда не расставался.

— Но это не все, далеко не все! — продолжала Вивея, довольная моим вниманием. — Вот глава рукописи, по-моему, наиболее важная. — Она перевернула несколько страниц. — «Инъекция соков» — то есть прививка соков одного дерева другому. Я не успела как следует разобраться, но мне кажется, именно тут скрыто практическое решение проблемы управления ростом.

Вивея щедро выкладывала все, что успела узнать за ночь из стопки тетрадей. Она цитировала мысли о возобновлении лесов, читала отрывки из дневника Дятлова-партизана — мужественные, зовущие к добру строки.

— А вот и карточка Павла Федоровича.

Молодой человек задумчиво рассматривал дубовую ветку, которую держал в руке. Губы его были сжаты, лоб напряжен, раздумье, мысль светились в глазах, устремленных на ветку.

— Однако сходство действительно есть! — воскликнул я, вспомнив напечатанную в газете фотографию.

Вивея кивнула.

— Какое хорошее, доброе лицо, не правда ли?

— Очень… Надо обязательно сделать для музея большой портрет… Поручить художнику…

— Я попрошу, — она замялась, — …одного знакомого, и он нарисует.

— Вот спасибо! Большой, написанный маслом портрет партизана, сделавшего крупное открытие в биологии… Это будет здорово, а?

Я представил место в музее, где выгоднее всего повесить портрет. Рядом в рамках разместятся таблицы цветов-друзей и цветов-врагов… Нет, лучше использовать гербарий. В витрине — документы: страницы рукописей, дневники… Фотография посаженной Дятловым дубравы…

— Вы поможете мне оформить стенд?

— С удовольствием, — радостно улыбнулась Вивея.

Ее лицо стало почти красивым. Никогда до этого я не встречал лица, которое бы так преображала счастливая, именно счастливая, улыбка.

Не зная сам, зачем я это делаю, я тихонько дотронулся до ее руки.

Во второй половине дня Вивея собрала маленький чемоданчик, спрятала туда полученные от Филипповны тетради и ушла на разъезд к поезду.

8