Один соверен другого Августа

Приемный покой обычной городской московской больницы где-то во Мневниках. Длинный коридор, охранник – почему-то снова брат-таксист или его собственный брат: «Черт побери! Как все люди, и не только азиаты, похожи друг на друга», – философия возвращалась первой по мере очеловечивания сознания Августа. Холодный запертый кабинет с кушеткой. На полу совершенно пьяный и абсолютно безногий дед с матерщиной бреда. Обманный маневр, споры с охранником, доказательства глубокого уважения его узбекских предков и их мудрых законов. Рывок побега по коридору и… «…А была ночь», – как писали Матфей с Марком.

Блуждая по ночной Москве под ненавязчивым дождем, Август все пытался понять именно это мимолетное, но казавшееся очень существенным замечание о том, что была-то ночь! А значит… Значит, будет рассвет, что ли? То есть придет, как положено, то, что не может не прийти. Если только не продлевать эту ночь самостоятельно, гася свет своими ошибками. Дождь то прекращался, то вновь моросил. На улицах мегаполиса было совершенно пусто, и выглядело пугающей странностью то, что двенадцать-пятнадцать миллионов людей сейчас дружно спят, а потом дружно встанут и пойдут маршем по давно знакомому маршруту.

– А я вот не сплю, и совсем не знаю, куда иду. И это же намного интереснее, потому что у них за каждым поворотом один и тот же светофор автоматический, а меня за поворотом ждут… новые шедевры экспрессионизма! – бормотал свою мантру Ава. Она успокоила его настолько, что он, недолго думая, приземлился возле набережной Москвы-реки в ряду гаражей на мягкую листву между ними. Расстелил коврик и спальник и попытался заснуть. Вода, увлекшись блюзом, барабанила по железу крыши и заигрывала с лицом, нанося на него макияж грусти. Снова началась жажда похмелья – проклятые издержки философии. Торговец в ночном магазине сначала артачился, но с третьего раза уступил ораторскому таланту Августа и отдал ему за серебряное кольцо две бутылки спасительного пива.

Печальная картина московского разгрома стала открываться Августу ближе к утру. А оно было классически революционно-октябрьским – хмурым, холодным, но тихим. Переворот был совершен, но теперь нужно было как-то жить в разоренной бунтом стране. Август позвал казначея, но этот Иуда не смог наскрести по карманам больше ста рублей. Нужно было что-то придумать, а тут еще вспомнились дополнительные курьезы вчерашнего дня, а может, и дней. «Все-таки удалась игра!» – изумлялся Август своему неуместному оптимизму и проявившимся в довольно трудной ситуации способностям к решению насущных проблем. После гостиницы он, оказывается, вернулся в «хрущевочный» полуподвал к дорогим коллегам на такси, – вот куда ушли последние гроши! И уже приготовил пепел для самопосыпания, но было немилосердно темно и тихо в окнах на минус первом этаже. Это только разожгло азарт, и добыча с ароматом теплой постели и прохладой кефира в стакане встала миражом где-то за окнами того же дома. Мысль Августа-полководца красной стрелой на карте указала путь к нужному подъезду. Здесь проживали на втором и третьем этажах соответственно две цели. На третьем лет пять назад тут жила «половой менеджер» «Мосфильма» с большой грудью. Если восстановить по осколкам давней пьяной ночи ее образ, то получится местами моложавая блондинка, местами – полногрудая самка в красивом бюстгальтере, местами – веселая пьянчужка. Паузы в их постельных с Августом сценах заполняли ее шокирующие откровенности об истинных нравах в мире российского кинематографа. Правда, это был взгляд из-за швабры – она в павильонах мыла полы. Август теперь вспомнил ее беззаботную болтовню и попытался обнадежить себя вероятностью попадания снаряда в одну и ту же воронку. Но воронка оказалась депрессионной, так как дверь подъезда была с кодом, а на зов «И-р-ра-а!» – к удивлению зовущего, выглянула взъерошенная и недовольная дочь уборщицы. Как испокон веку полагается в их семьях, после недолгого объяснения Августа в чувствах к теплу и кинематогр… она непринужденно послала его туда, где, видимо, часто бывала ее мать.

Был еще добродушный в трезвости и до омерзения глупый в пьянстве монголоидный толстяк по кличке Тохтамыш – удачная иллюстрация из учебника по истории России времен нашествия ордынцев. Он был не лишен артистизма, вытягивал все песни на караоке, и как-то они были связаны с Ирой-уборщицей то ли массовками в павильонах «Мосфильма», то ли групповухами из далекой дворовой юности. Сеня брался за всякие аферы на грани фола и потому постоянно был завязан делами, гостями, друзьями и, конечно, барышнями без комплексов. На такую ситуацию и нарвался Август, когда дверь ему открыла тициановая модель с бокалом чего-то желтого в руке. С минуту она молча пялилась на Августа из-под полуприкрытых, набрякших от сиреневой краски век. Потом громко крикнула: «Сеня, к тебе!», и Август расслышал ее приглушенное резюме: «Бродяга с баулом. Курьер, что ли?». Сеня тихо ругнулся и через мгновение сам появился в атласно-красном халате с золотистыми драконами на сумоистском туловище. Как так вышло, что невозмутимый Сеня вдруг взорвался, Август не помнил. Скорее всего, он уже снял добродушный костюм после выпитого, и халат сумоиста должен был сразу дать подсказку. Август потом понял, что затронул ту струну музыкального Семена, которую ну никак нельзя было цеплять. Оказывается, если попросить его переночевать и услышать вполне добродушное: «Нет, братан, видишь, какой фестиваль», но при этом продолжать настаивать, упрашивать, а потом, не дай вам бог, угрожать, то его слабая струна всегда лопается. Хорошо, что Ава был в великолепной стадии бесстрашия, и сам спуск по ступенькам не вызвал ощущения чего-то болезненного. Он воспринял отказ по-диогеновски, с привычной невозмутимостью к нему, и пока летел, думал уже о собственной бочке на морском теплом песке. На ближайшие часы его бочкой стала лестничная площадка между этажами. Следующие пару часов он спокойно пересчитывал ноги курсирующих вверх и вниз жильцов, уже узнавая самых талантливых по ритму шага. Последний персонаж такого гостеприимного подъезда запомнился усталыми чертами ненакрашенной «сестры милосердия» в просторном домашнем халате. Она принесла воды и вытерла щеткой пятна грязи на куртке Августа. Но когда тот уже поддался порыву рассмотреть все запасы милосердия поближе и в более комфортных условиях, то сразу всплыл откуда-то из резервов ее памяти ревнивый муж и горластые дети. Пришлось послушаться ее благоразумия и пойти прочь в холодную ночь.

Молодой врач из приемного покоя ближайшей больницы вальяжно сидел за столом и равнодушно пытался расшифровать дрожащую речь Августа. Похоже было на просьбу о помощи, чае, теплой постели. В результате удачно вызванного сочувствия Августом была получена пачка сигарет и указана далекая дорога. В конце ее, на площади Белорусского вокзала стоял автобус. В него собирали всех бездомных бродяг и «игроков» в судьбу вроде Августа и увозили в муниципальный социально-гуманитарный пункт быстрого реагирования. Раньше его называли просто – ночлежка.

Конец ознакомительного фрагмента.