Один соверен другого Августа

– О, явился, наконец, бездельник! Пока вы в Крыму прохлаждаетесь с профессором, у нас тут горячий сериал начался! – завлаб кафедры геологии Диляра Юсуповна – молодая восточных кровей женщина, темпераментная и непоседливая, предпочитала выражаться в основном восклицательными предложениями, меньше вопросительными и очень редко повествовательными. Когда-то Август при поступлении в аспирантуру сдал без подготовки экзамен по философии на пятерку, чем прервал устоявшуюся традицию троечников кафедры по этому предмету. И этот фортель стал притчей и почвой, на которой буйно расцвели его шутливые прозвища: «бездельник» и «проходимец». Диляра Юсуповна стремительно передвигалась по комнате, от одного стола с бумагами к другому, отчего в молниеносности движения рук казалась иногда Августу многорукой Шивой. Здесь какое-то «шоумастгоанство» происходит! Звонят из Москвы уже вторую неделю, все выспрашивают у меня координаты Бектусова! Телевидение его ищет, представляешь? Передача вроде «Найди меня» или «Пошли его»! Ха-ха! Знаешь? Я, как все давно помнят, кроме медицинских передач, почти ничего и не смотрю. Потому что ,кроме здоровья, все фигня… Ну разве что любовь… «Про это» еще могу смотреть. Ну, сериалы про влюбленных врачей тоже… Так вот, я им отвечаю: «Он сейчас недоступен». Они: «Это для нас не аргумент. Дайте координаты». Я им, уже догадываясь, кто это меня разыгрывает, назло шифрограммой отвечаю: «Записывайте. От Ангарского до Джурлы на юго-запад к завтраку. Потом свернуть до обеда на юго-юго-запад и через ужин на южное Демерджи и Сотеру выйти в бухту к полночи». Они мне таким издевательским мужским тенором: «Спасибо, мы на парапланах без компаса. Вертолет у Ялты приземлится, потом на катамаранах доберемся». Тогда я этому комику так серьезно: «Анголов, шут опереточный, хорош меня разыгрывать своими ариями! Че те надо?». А потом трах так и меня в деканат вызывают и жалуются, что я серьезным таким людям пьяные советы даю! Как тебе, Авик? А ты чего такой молчаливый?

Ава, пользуясь кислородным голоданием Дилялечки, такой двойной Ляли, как он ее иногда называл шутя, успел забросить невод одного вопроса в вечно бурлящее море эмоций, чтобы вытащить хотя бы какой-то улов свежей информации:

– Далила… хорошо, Дилялька… но Далила переводится как «соблазнительная»! Да, понял – только между нами! Один вопрос: Гордей Лукич в курсе этого?

Он еще не знает, какая популярность ему уготована! Я говорю им: он на практике в Крыму… Да, а они через два часа снова звонят мне… А ты пообедал? Ну, сейчас поставлю чайник. А, ты из дому только? Да погоди ты со своими девками! Тут такое делается! Сын его ищет, который, оказывается, – потерянный! Внебрачный, наверное?! Представляешь?! У нашего святителя Гордея Лукича такая бурная молодость, оказывается, была?!.. Алло! Ашот Арамаисович, профессор будет после обеда! Да… из Крыма, с практики… Ага… так вот, значит, эта журналистка таким прокуренным или пропитым контральто мне и говорит…

Двойная, тройная или, скорее, Полиляля могла одновременно говорить с несколькими собеседниками в комнате и еще c одним по телефону, при этом просматривая бумаги и следя за закипающим чайником в приемной кафедры. Недаром профессор Бектусов в ней души не чаял, называл ее правым своим полушарием и четырехрукой незаменимой теткой. Только ей было уместно спорить с Гордей Лукичом по поводу и без. Она была одновременно «серым» и «огненно-ярким» кардиналом кафедры – знала все про всех, при этом не жалела сил своей нерастраченной души и моложавого тела для служения обществу кафедры.

– Я всегда знала, что сойду с ума на этой работе, но тут, оказывается, можно сойти с ума красиво! Прямо на экране телевизора! Что ты там мямлишь? Уже видел? Кого? Этот сын – ты? Авик… – Дилялечка имела красивые легкоатлетические ноги, но и они не смогли ее удержать в вертикальном положении. Она присела на краешек стула с открытым ртом, на пол-лица моргающими глазами и протянутыми к нему руками. Мощности информационного паралича хватило буквально на пять секунд. Не дожидаясь нового вала восточных эмоций, Август под канонаду реактивных вопросов: «Август, ты поедешь к этой американке?», «А где ты ее нашел?», «Она богатая?», «И когда свадьба?», «Ты куда пошел? Давай поговорим!» оставил Диляру Юсуповну и этим способствовал полному развертыванию ее фантазийного арсенала. Через два дня вся женская часть университета была в курсе охмурения какой-то американской невестой их Августа. Причем американка была старше жениха на десять лет и богаче его на несколько десятков миллионов долларов.

Первую неделю новой жизни поведение Августа можно было сравнить разве что с триумфом римского императора. Сияющий Август располагался в центре любой компании и благосклонно повторял из раза в раз уже слегка приукрашенную историю своей американской любви. Вряд ли он боялся зависти, черной ли, белой ли: ему было абсолютно наплевать на чужое мнение, так как он слишком долго таил свое собственное. И если друзьям и знакомым было проще и обычнее считать его Василиску миллионершей, то пусть будет так. Он не собирается теперь кого-то переубеждать, что-то внушать, мелочиться и припрятывать свою удачу за спиной. Пусть все знают себе же на благо, что чудеса имеют не такой уж сложный механизм, чтобы не работать на простых людей.

– Нужно быть… – часто пытался выводить формулы успеха в очередной приятельской компании захмелевший от счастья Август. – Э… нет, я не знаю, кем нужно быть, что нужно делать, так как я догадываюсь, Алик… и ты, Гроза… Я лишь только догадываюсь о вашей сверхиндивидуальности! У каждого человека она должна быть и потому должна быть… она – есть многовариантность чудодейственных сил!

– Нужно просто знать… – в другой раз в научной среде кафедры института рассиропился довольный жизнью Август. – Да нет! Даже знать ничего не надо! Единственное, что нужно, наверное, думать об этом чаще. Гордей Лукич, я хочу выпить за… джунгли! За лианы и дебри! За непроходимые дебри извилин в наших мозгах! Пусть у нас их будет много: за зеленые, яркие джунгли извилин в нашем сером бору! Ура! И если лианы мыслей имеют достаточный вес, длину и энергию роста, то рано или поздно они материализуются во вполне осязаемые чудеса где-то наверху кроны! Ура!

Однако не все смогли разделить с Августом радость его триумфа, не всем лег на душу мажор его победных гимнов и блеск его славы. Угрюмая Мадам Нет ковыляла позади праздничной процессии, и перечеркнутый черным отрицанием ее траурный наряд возвращал с небес на грешную землю разухарившегося Августа. Забытая старуха-совесть могла появиться только по одному поводу. Эта жилистая садистка имела на вооружении только одно слово «нет», которое рубило под корень судьбу как широкоплечий лесоруб. Каждое последующее утро после возвращения из Крыма, во время беззащитного пробуждения, пока еще Василиса не успевала поднять свой флаг над фортом памяти Августа, незаметно сгущался в тихом уголке недавнего прошлого призрачный силуэт Кати. Было неловко вспоминать ее прекрасные черты и грустные глаза при прощании на вокзале. Август гнал ее образ, включая громко американскую музыку, вскакивал с кровати, хватался за гири и тянулся к перекладине на домашней спортивной стенке. Печальное привидение Кати исчезало и вместо него с утра пораньше задорно трепыхалось знамя звездно-полосатой Василиски.

В институте он все же зашел в компьютерный класс, где Катя работала сисадмином. Она его удивила своей новой, точнее отмотанной назад старой ролью шапочно знакомых людей. Они мило пощебетали и даже договорились сходить на карьер за минеральными красками для художников. И вроде бы даже пошли, но… Август не хотел отвлекаться, и его новый американский учитель, розовощекий тренер по перспективному росту, помог ему перешагнуть, даже с усилием перепрыгнуть через свежий, чистый горный ручеек по имени Катя. Вскоре она вышла замуж «заневажнокого», но по телефону, даже из роддома, все также заговорщицки твердила: «Августейший, с тобой хоть на край света!»

Своим триумфальным трубным громом и литаврами Август разбудил еще «кого-то» там, наверху, и через неделю после возвращения с крымской практики соседка позвала его к телефону. На проводе была Москва. Журналисты не могли смириться со своим поражением и, согласившись с его «да», пригласили на съемки передачи, только при одном небольшом условии, что он не станет ничего говорить об этом своей американской пассии. Август снова использовал свое неотменное «да», и Василиса ему в этот раз подыграла, быстро согласившись с тем, что ей тоже нужно уладить кой-какие дела на следующей неделе. Всем было теперь понятно, что в планах Главного Режиссера было соединить их перед телекамерами на съемках шоу в Останкино.

…Рефлексию воспоминаний Августа оборвала стоящая впереди в очереди на грим грузная женщина с красными от слез глазами. Для нее эта передача вовсе не напоминала триумф, а казалось, что ее приготовили для жертвоприношения перед выходом императора в лучах славы. Август присмотрелся к ее опухшему простому лицу без макияжа и вслушался в обрывки, судя по всему, уже порядочно растянутого монолога:

– …и я, дура безмозглая, отправила ее, крошечку мою, к этому извергу папашке, на край света с совершенно незнакомым человеком! Представляете, какая дура! Я была такой молодой бестолковой дурой! И вот прошло двадцать лет! Я не видела свою крошечку, свою Светочку двадцать лет! И она сама меня нашла… а я ее уже и… кошмар! Ая-яй-яй! Что же это делае… Вам корвалол дать? Не надо? А… А вы что, сирота?

Август не удивился ее странному вопросу, так как на лицо заплаканной женщины будто кто-то неловко выплеснул ведро простокваши, и она мгновенно застыла там без четких очертаний. Со всей возможной снисходительностью он одной царственно щедрой фразой очертил свой теперешний статус, и реакция на чудо не заставила себя ждать. Будто солнце проникло в бетонные коридоры телевизионного лабиринта и высушило одним касанием луча слезы у жертвы Хроноса.

– Иди ты… Миллионерша? – только и смог выронить открытый рот простушки. Потом она почти повторила фразу журналистки, будто они были генетическими двойниками: