Одиночество вдвоем

Надеюсь, этой ночью мне удастся выспаться.

В такие моменты одиночества воспоминания так и лезут в голову.

Но хорошо, что у меня есть теория по социологии, которую я могу повторять шепотом или про себя, чтобы скорее заснуть.

Но сплю всё равно не крепко, поэтому, когда замок щелкает, тут же вырываю себя из полусна, чувствуя, как тело тяжелеет, так что шевельнуться не могу. Никак. Вместо этого громко выдыхаю через нос, вновь прикрыв веки, чтобы не отрывать себя ото сна. Слышу сквозь пелену звук расстегивающейся молнии, движение ткани по коже, скрип двери шкафа. Недолгая тишина — и опять скрип. Замок больше не щелкает. Дверь остается открытой. Но свет выключается. Комната поникает во мраке ночи, поэтому ерзаю на кровати, понимая, что и так лежу на краю, но на автомате двигаюсь, когда чувствую, как постель прогибается с другой стороны. Попытка отобрать себе хоть немного одеяла — и слышу вздох за спиной, после которого всё одеяло остается скомканным в моих руках и ногах, а тяжелая ладонь обвивает мою талию, придвигая ближе. Спиной касаюсь груди, ещё раз вздыхая, и не теряю ниточку, соединяющую меня со сном, поэтому вновь уплываю, ощущая, как тепло другого тела начинает проникать и в меня.

И больше меня не тревожит тишина вокруг.

***

Кажется, что утро в выходной должно начинаться после полудня, но у таких забывчивых особ, как я, оно начинается в шесть утра. Да. Забыла выключить будильник, так что слабой рукой пытаюсь обнаружить телефон под подушкой, потом вспоминаю, что оставила его на тумбочке с другой стороны кровати, и вздыхаю, так и не сумев найти в себе силы, чтобы разжать веки. Слишком хочется спать, а в голове по-прежнему только теоремы и пройденные лекции по истории. Зеваю, разинув рот, и начинаю ворочаться, руками сгребая бедное одеяло себе в охапку и молясь, чтобы будильник не стоял на повторе.

И да. Он стоит на повторе, поэтому через пять минут телефон вновь начинает атаковать голову, заставляя меня ворчать от недовольства.

И не только меня.

Чувствую, как горячая ладонь, которая не меняла своего местоположения всё это время, медленно поднимается с моего живота на талию. Хриплый шепот вынуждает прятать лицо под одеяло.

— Эви.

Молчу, притворяясь, что опять засыпаю, поэтому с тяжелым вздохом парень сам переворачивается на другой бок, отключив будильник, после чего остается лежать на спине, растирая веки пальцами, ведь в комнате уже довольно светло. За окном ярко светит Бостонское солнце.

— Зря стараешься, — это он про мое притворство, которое я продолжаю растягивать, когда сонно ворчу, переворачиваясь на другой бок лицом к нему, и тянусь руками в сторону стены над головой. После ладони падают на кровать, заставив меня хмуро искать пальцами ткань футболки человека, который поворачивается ко мне лицом, сменив положение тела. Зевает. И я приоткрываю веки, стараясь хоть как-то разжать их. Виновато смотрю на Дилана. Парень сует одну руку под мою подушку, пытаясь изобразить раздражение:

— Ты опять разбросала вещи, — всё, началось. — И рюкзак оставила в гостиной.

Официально заявляю.

Сонный О’Брайен — милый О’Брайен.

Двигаюсь ближе к нему, сжав веки одного глаза, и чмокаю сухими после сна губами, устало прошептав:

— Почему ты задержался?

— В мастерской предложили прибавку, если я починю машину какой-то богатенькой стервы, — он закрывает глаза, откашливаясь, и шепчет. — Как-то так.

Моргаю, наблюдая за тем, как напрягается его челюсть, когда он глотает воду во рту, удобнее располагая голову на моей подушке, вновь переходя на ворчание:

— Ты даже не расправила одеяло. Пришлось спать без него.

— Тебе никто не запрещает спать в гостиной, — ворчу в ответ, и уголки бледных губ Дилана дергаются в улыбке. Он открывает карие глаза, приподнявшись на локте, и кулаком подпирает висок, опустив на меня взгляд. Переворачиваюсь на спину, смотрю в ответ, вновь зевая, и опять тянусь руками вверх, к потолку, но уже нарочно задеваю пальцами лицо О’Брайена. По привычке кладу одну руку на свой живот, а другой начинаю считать родинки на его щеках, тыкая в них пальцем:

— Три… Шесть… — медленно мои глаза прикрываются, но вырываю себя, взглянув на парня, который молча следит за мной, качнув головой:

— Сейчас уснешь.

— Вовсе нет, — еле удерживаю руку на весу, касаясь его лба. — Десять, — продолжаю считать, уходя в себя, в свои мысли.

Я вернулась через восемь месяцев. Вернулась в тот кошмар, из которого была спасена, от которого бежала прочь, поскольку знала, что не смогу спокойно существовать, не убедившись, что с ним всё в порядке. И сомнения одолевали меня. Они оказались оправданными. Я не нашла Дилана в его доме. Только засохший труп его отца в ванной комнате, где с чувством отвращения и оставила. Кажется, у него была пробита голова. До сих пор не знаю, что именно с ним произошло, и Дилан явно не собирается мне рассказывать.

Мы с дядей, мужем тети Ролланд, искали О’Брайена около недели. Заезжали к Нику, но оказалось, что тот спокойно себе уехал учиться в колледж. Его явно не волновала судьба его друга. И моя надежда угасала. Руки вовсе опустились, когда мы нашли тот самый трейлер в лесу, но не обнаружили там парня.

Оставался всего день. Помню, у меня начиналась истерика, поэтому я без конца пила таблетки, прописанные врачом. И ответ в тот момент казался таким абсурдным. Было только одно место, куда я не хотела даже думать возвращаться. Мой дом, который, как и прежде, стоял на той самой улице с разбитыми окнами. Мы нашли Дилана в моей комнате совершенно никакого, в ужасном состоянии. Я всегда отличалась худобой, но тогда вместо крепкого парня на кровати лежал скелет. Бледный, с впалыми щеками, синими мешками под глазами, окруженный большим количеством пакетиков из-под наркотиков и шприцов, которые валялись везде, даже под ним. Белым порошком были вымазаны его темные локоны волос. Пришлось задержаться в том городе. Дилану требовалась госпитализация. Причем срочная. Он довел себя до крайности, до ручки. Я до сих пор помню, как он посмотрел на меня, когда пришел в себя. Медсестра пыталась заставить его сидеть спокойно, чтобы она могла взять кровь на анализ, а я вышла за ненавистным мне кофе, чтобы не уснуть, а по возвращению обнаружила эту самую картину. Думаю, О’Брайену просто казалось, что у него опять глюки от принятых препаратов. Он уставился на меня, не моргая, так что от скованности мне не удавалось даже подойти к нему первые несколько часов. Ужасный дискомфорт. Этот человек изменился полностью за то время, пока меня не было. Я до сих пор чувствую стыд за то, что уехала в тот день. Мне был дан шанс, и пока я его использовала, стараясь вернуть себя к нормальной жизни, Дилан тонул. Шел ко дну, и уверена, если бы мы не приехали за ним, он бы не лежал сейчас со мной. Мы бы не жили в одной квартире уже столько времени. Он бы так и не смог закончить школу и поступить в университет, найти себе работу и каждый раз ворчать на меня за устроенный беспорядок.

А я и представить себе не могу свою жизнь без всего этого.

Конечно, было тяжело. Дилан был зашуганным. Он часто вел себя неадекватно, и это проявляется до сих пор. Помню, мы с дядей привезли его сразу в дом моей бабушки, а соседский парень просто поздоровался со мной, подойдя слишком близко, к чему я уже привыкла. А Дилан на тот момент нет. Он чуть не избил бедного паренька, который теперь обходит бабушкин дом стороной, даже зная, что мы переехали.

Мой врач согласился работать и с О’Брайеном — и через полгода парня уже можно было выпускать на улицу одного. Прозвучит ужасно, но Дилан никак до этого не мог обойтись без драки. Он повсюду чувствовал угрозу. Мы вместе пошли в школу, в один класс. Там держались вместе. У меня появились друзья, с которыми я теперь учусь в универе, а вот О’Брайен… Он так и не нашел там ни с кем общий язык. Скорее даже не пытался. Совершенно. Это меня волнует, ведь сейчас круг его общения сходится на докторе, парнями из автомастерской, где он работает, и моем начальнике в кафе.

Я сказала, что это было сложно. Но сложно нам до сих пор.

Мы часто ссоримся, но ни у меня, ни у него не возникает даже короткой мысли о расставании. Это похоже на зависимость.

— Шестнадцать, — хмурю брови, отчего на моем лбу появляются морщинки. — Я сбилась.

— Ещё на семи, — Дилан внимательно смотрит на меня, вздохнув. — Сегодня много дел… — ставит перед фактом, но меня это не расстраивает. Делать что-то одной и с ним — две разные вещи.

— Нужно сходить в магазин, — он начинает. — Кофе, сигареты, фрукты, овощи, тосты…

— Яблоки, яблоки, — тараторю, заставив парня скованно улыбнуться:

— Я сказал про фрукты.

— Хорошо, — зеваю, почесав щеку пальцами.

— Лампочки, — Дилан продолжает перечислять, таким образом заставляя свой организм окончательно проснуться.

— И мусорные пакеты закончились, — вспоминаю.

— Дерьмово, — морщится, уложив голову обратно на подушку, и прикрывает веки, пока я скольжу пальцами по его щеке, задевая край губ, что заставляет парня вновь улыбнуться, взглянув на меня: