Одиссея капитана Балка. Дилогия

авторитет родителя и побуждал Николая «твердо стоять на страже основ самодержавия»,

8

как «единственной и естественной» базы внутреннего российского миропорядка, ибо это

было главным в духовном завещании Александра Александровича сыну.

Авторитет Всевышнего понимался царем в том смысле, что наиболее важные и

окончательные решения, ему должно принимать исключительно в согласии со своей

совестью, являющейся для него естественным проявлением божественной воли. При этом

любая дополнительная информация для размышлений и «совета с совестью» могла

запросто привести к смене решения на прямо противоположное. И возникающая оттого

чехарда мнений могла продолжаться до того момента, пока воля Императора не будет

утверждена подписью «Николай». Это-то решение и становится окончательным. И,

естественно (!), …верным! Ибо, «что написано пером, того не вырубить топором» и «так

Господу нашему было угодно». А вдобавок, при таком, весьма своеобразном процессе

принятия решений, до кучи, - внутреняя неконфликтность Николая и инстинктивное

желание сделать хорошо ВСЕМ! Или хотя бы попытаться…

Вадиму было от чего взвыть и схватиться за голову. До осознания того, что вся их

высокопатриотичная миссия прогрессоров может запросто лопнуть как мыльный пузырь в

такой, с позволения сказать, занятной «системе координат», оставался буквально шаг. Ибо

давлением, логикой, страшилками и историческими примерами эту броню убежденности

проломить было невозможно. Николай парил в облаках между Богом и грешной русской

землей, с не менее грешным народом, на ней существующим. И в глубине души считал

ВСЕ свои принятые решения одобренными свыше! А если в итоге почему-то что-то у него

«получалось не очень», значит на то и была воля Божья.

Вдобавок, с точки зрения личного «потенциала пугливости», Государь отличался

способностью напрочь игнорировать любую опасность, едва лишь она отодвигалась

непосредственно с порога его кабинета! Ведь «в будущем – все во власти Господа»…

Во время подготовки к выходу на Дальний Восток двух черноморских броненосцев

наступил час, когда Вадик, в который раз столкнувшись с упертостью царя, запаниковал и

почти «опустил руки». Но ощутив это женским чутьем, или поняв своим ясным и цепким

умом, положение спасла сестра Николая. Его дорогая, обожаемая Оленька.

Оставшись после вечерних дебатов «на троих» с братом с глазу на глаз, она выдала

ему: «Ники! Разве ты так и не понял до конца, что Миша и его друзья ниспосланы нам

всем свыше, на помощь стране и народу? Всем русским людям. А не тебе лишь одному,

исключительно? Веришь в это? Значит, ты должен с пониманием и уважением относиться

к тому, что тебе через них подсказывает Всевышний. Или не об этом тебе говорил и

преподобный отец Иоанн? Разве ты в его пастырском слове сомневаешься?

Нет? А раз так, то каждое их предложение или просьба, должны быть рассмотрены

тобою, как направленные к общему благу и пользе! И в данном случае, с черноморцами,

это тоже вовсе не «тактические мелочи». Идет война, брат. Я хоть и женщина, но

понимаю, что победа дается только напряжением всех возможных сил. А, кроме того, на

войне бывают ли мелочи? Вот и Миша, и те, кто пришли вместе с ним, все это очень

хорошо знают. Так что причины их настойчивости мне вполне ясны.

Вспомни сейчас, как ты уверял всех нас, что «макаки не посмеют»? И итогом этой

ТВОЕЙ уверенности стала наша уже вполне очевидная неподготовленность к схватке с

ними. А уж не тебе ли было знать все про их коварство и вероломство? И вспомни, каким

шоком для нас с тобой стал Мишин рассказ о том, чем бы закончилась, и к чему в итоге

привела бы эта война, при естественном течении событий.

Спустись. Поскорее спустись на грешную землю, брат! Ибо место Государя, вождя,

во главе своего народа. Ведь долг суверена – вести его, беречь, а не «пострадать за него» в

будущем. Или пытаться «телеграфировать» всем волю Всевышнего. Да и можно ли о ней

утверждать с такой чистосердечной уверенностью, если в конечном результате нас ждут

миллионы смертей? Я не уверена в этом. Но одно я знаю точно, я лично всегда готова быть

для тебя, и буду, опорой в самую трудную годину. Выше голову, братишка…

И, кстати, не о сегодняшнем частном вопросе говоря: да, я понимаю, что наш милый

папА не согласился бы кое с чем из того, что Миша предлагает. А кое-что – сразу гневно

9

отверг бы. Но, во-первых, он не знал ничего из того, что сейчас открылось тебе, нам с

тобой. А во-вторых, вспомни: разве он хоть раз сказал, или хоть намекнул, что его

решения – не его личные? Или, что ответственность за них лежит не на нем, ибо они есть

результат некоего «промысла высших сил»?

Так что, мой дорогой, мой возлюбленный братик, или найди в себе силы делать то,

что повелевает долг государя великой державы и подсказывает тебе чудесным образом

дарованная свыше помощь, или… ну, я не знаю, право. Возможно, что та твоя идея с

патриаршеством, не такая уж и фантастическая?

***

Снег. Мягкий, пушистый, податливый. Но как же устают ноги в тяжелых валенках,

тонущие в твоей тягучей, вязко сопротивляющейся движению вперед, глубине. Один лишь

шаг сам по себе не труден. Ну, а сотни? А многие тысячи таких шагов?

На ум Николаю невольно пришло такое живое сравнение, когда он, в который уже

раз, мысленно окинул взглядом прожитый год. И вновь вынужден был согласиться с тем,

что если бы не чудесная, предопределенная свыше, встреча его с Банщиковым, не