Одна беременность на двоих

— Любовь к Господу. Она, как и плотская любовь, согревает не только душу, но и тело.

Аманда скомкала влажный стакан и бросила в мусорный бак. Я же не допила обжигающий напиток и до половины, но всё равно выкинула стакан, чтобы последовать за ней сквозь стену великолепных римлян. На городской площади во всю шли танцы, которые устроили спутницы волхвов. Они пытались заманить зрителей в хоровод, но те, как всегда, стеснялись и спешили уйти к лавкам. Аманда, не сказав мне и слова, шагнула вперёд. Я не последовала за ней и теперь издалека следила, как она лихо виляет бёдрами. Мне сделалось страшно за малыша. Она что, обезумела от барабанного боя и бубенчиков? Два дня назад в бассейне Аманда побоялась улечься на спину, чтобы сделать перевороты в воде.

Глаза Аманды горели, словно древние факелы, хоть были высвечены обычными уличными фонарями. Казалось, что все, абсолютно все, смотрят на живот Аманды, хотя я понимала, что его всё ещё можно принять за новомодный фасон свитера. Наверное, на самом деле, в этой толпе никому не было дела до Аманды и её танца, который, к моему счастью, был прерван центурионом, возвестившим под звуки фанфар о начале переписи. Танцовщиц и зевак потеснили легионеры, чтобы дать дорогу Иосифу и восседавшей на осле Марии. В суматохе я потеряла из виду Аманду, но как ни пыталась подняться на цыпочки и взглянуть поверх голов, не смогла увидеть даже осла. Только горожанку с кувшином, стоящую на ступеньках фонтана.

— Вы с ума сошли! — обратилась та к Иосифу. — В городе нет ни одной свободной гостиницы.

В этот момент я прокляла всех пап и всех детей, которым приспичило залезть родителю на плечи.

— Если бы я была беременной, — говорила уже хозяйка гостиницы своему мужу, — ты тоже отправил бы меня в хлев?

Я видела актрису, потому что та вещала со ступеней второго этажа, и теперь пришло время проклясть неторопливость осла. Я осталась стоять на месте в надежде, что толпа не увлечёт Аманду к хлеву, и действительно увидела её у лотков подле пекаря, который раздавал ломтики халы. Руки Аманда, конечно же, держала на животе.

— Зачем ты ушла от меня?

Тревога или даже злость зазвучала в вопросе, игнорируя моё желание скрыть её. Аманда не подняла глаз, но я заметила, что она нервно моргает, и нижняя губа её медленно двигается вперёд-назад.

— Ты это чего так дышишь?

Она схватила мою руку и сунула себе под свитер. Даже через перчатки я почувствовала твёрдый, как камень, живот и вопросительно взглянула на неё. Сейчас Аманда скажет, надо ли мне пугаться. Хотя я испугалась заранее, потому что не отошла ещё от предыдущего страха за танец.

— Началось сразу после хоровода и не отпускает. То есть живот на секунду становится немного мягким, а потом опять. Брекстоны должны быть короткими и без боли, так врач сказал. Этим они и отличаются от настоящих схваток, а мне сейчас жутко больно, словно живот сжат тисками, будто ребёнка там сплющили.

— Давай я тебя в больницу отвезу, — выдала я раньше, чем дослушала фразу. — Вдруг…

— Вдруг что? — Аманда с силой оттолкнула мою руку. — У меня нет полных двадцати шести недель. Ты понимаешь, что это значит?

Голос её дрогнул, губы задрожали сильнее, глаза в миг увлажнились. Аманда только что оттолкнула меня, и я не была уверена, что сейчас разрешит себя обнять, но стоять вот так, напротив, не зная, куда деть трясущиеся руки, было просто наказанием.

— Аманда, — позвала я робко. — Может, всё это из-за танца?

— Из-за танца! — чуть ли не выкрикнула она. — Какое сейчас это имеет значение, когда…

Аманда сама привалилась ко мне, и моя рука инстинктивно легла ей на спину, а вторая почему-то вновь оказалась на животе, словно я могла остановить то, что началось или готово было начаться. Я еле сдерживала слёзы, понимая, что если заплачу, от меня не будет никакого толка. Хотя какой от меня прок! Нет, есть, я сяду за руль… Я читала, что малышей спасают и в двадцать четыре недели, а тут на две недели больше, и вообще врачи умеют останавливать роды… Всё это вспышками фейерверка проносилось в моей голове, но не обрисовывалось в слова, и я обнимала Аманду молча, кусая губы от беспомощности, в который раз вспоминая противные мысли, постоянно владевшие моим сознанием в августе и сентябре. Тогда я хотела, чтобы этот ребёнок не родился и не портил жизнь моей, наверное, единственной подруги.

— Он мягкий! — вдруг закричала мне в ухо Аманда, и я инстинктивно отпрянула от неё. — Он мягкий уже минуту, чувствуешь? И больше не болит. Совсем. Он даже шевелится там. Ты чувствуешь?

Я ничего не чувствовала. Рука с трудом дотягивалась до края куртки. Я шагнула к Аманде и чуть ли не впечатала в живот всю пятерню, начав ощупывать его, как мясник, со всех сторон. Он действительно был абсолютно мягким, как плюшка — самое идиотское, но упрямое сравнение, которое постоянно лезло мне в голову.

— Тише! Ты же ему больно делаешь!

Я отдёрнула руку и шмыгнула носом, не поняв, что это больше: моя аллергия на холод или же еле сдерживаемые слезы — сначала тревоги, а теперь радости.

— Знаешь, я хочу ещё немного постоять, чтобы убедиться, что больше не будет схваток.

— Мы тут замёрзнем, — сказала я, ощутив дрожь во всем теле, закутанном в тёплую куртку и шарф. — Пойдём к хлеву. Там в стороне обычно костёр жгут, погреемся. Или лучше пойдём в церковь, ты хоть посидишь там.

Аманда отрицательно мотнула головой.

— Не хочу пропускать сцену рождения Иисуса.

— Мы уже пропустили. Гляди, волхвы идут! Пошли в тепло, а потом вернёмся на третий круг. Тогда успеем сесть на соломенные топчанчики. Помнишь же, какая там толкучка у сцены.

Аманда согласилась. Фойе церкви украсили венками из ёлки и красными бантами. Аманда тут же удалилась в туалет, а когда вернулась и села на стул рядом со мной, скрестив на полу ноги, я заметила, что лицо её горит смущением, и она то и дело бросает в мою сторону взгляды, будто не может решиться сообщить что-то.

— Ты меня за дуру только не считай, — начала Аманда тихо, чтобы никто не услышал. — Но я чуть не описалась от страха, когда живот схватило. Я уже испугалась, что это воды отошли. Хорошо, что у меня прокладка ежедневная была, но всё равно трусы немного мокрые.

— Пошли домой, — сказала я сразу неестественно громко, но тут же перешла на шёпот. —Ещё цистит заработаешь, пошли. Мы сто раз видели сцену в хлеве. К тому же, на Ютюбе море видео выложено. А хочешь, купим их ДВД?

— Нет, трусы не совсем мокрые, и мне не холодно. Я подложила туалетной бумаги. Я хочу посмотреть сцену, мне надо… Я и с ребятами вчера не пошла, потому что мне кажется, что для меня это сейчас как бы приобщение к тайне материнства, которое они не поймут.

— А я пойму? — спросила я скорее бессознательно, чем вкладывая в вопрос определённый смысл.

— Ты — другое дело, ты…

Аманда как-то странно посмотрела на меня и, не закончив фразу, встала со стула. Я поспешила за ней к выходу. Она не обернулась и даже, кажется, нарочно ускорила шаг, чтобы я с ней не поравнялась. Решив уважить её желание, я пошла медленнее и даже сначала решила не подходить к соломенным сиденьям, но Аманда махнула мне красным колпаком. Я села рядом и спрятала руки в карманы. Она вновь странно посмотрела на меня и, просунув руку сквозь полукруг моей, сомкнула пальцы в замок. На животе растянулись петельки свитера. Я смотрела на их причудливый узор, а Аманда — на сцену, ожидая что вот-вот распахнутся створки декораций хлева, чтобы явить миру Спасителя. Я не могла прекратить думать о том, что из-за дурацкого любительского спектакля она мучается с туалетной бумагой в мокрых трусах.