Одна маленькая правда

Темнота.

Сложнее было представить проблески звезд.

Лев поудобнее обхватил скрипку и закрыл глаза, как делал раньше. Черный небосвод покрылся мерцающими отверстиями. Они разрастались, когда Дубай все смелее и смелее водил по струнам. Мелодия светилась, переливалась разными цветами, вровень со звездами, она извивалась меж них, собирала в новые созвездия, перемешивала между собой и снова расставляла на свои места.

Савины восторженно слушали и стояли все так же в оцепенении, пока Лев не закончил играть.

Но, к их удивлению, мужчина, открыв глаза, не горделиво улыбнулся, а отбросил инструмент в сторону и раздраженно воскликнул:

– Ничего не выходит!

Звезд казалось мало.

Запустив руку в копну волос, он шумно втянул в себя воздух и начал нервно метаться по комнате, как заклинание, повторяя: «Ничего. Ничего. Ничего».

Сначала он посмотрел в окно, как будто удостоверяясь в наличии земли под ногами и неба над головой, словно сомневался в реальности происходящего, затем глянул на Савиных, изумленно прижавшихся друг к другу – те тоже были живыми, не его больной выдумкой. Огонь, трещащий в печи, скрипучая дверь, стулья, стол – ни зрение, ни слух не изменяли своему обладателю. Но отчего мелодия выходила такой простой, такой небрежной и скомканной? Не такой, как всегда… а может, наоборот, такой, как и всегда.

Ему нужно было что-то другое, и звезды уже не подходили.

Немного успокоившись, Лев снова взял скрипку, закрыл глаза и начал представлять. Он представил пустые ленинградские улицы, вселяющие пустоту в его сердце, представил поднятые на дыбы дороги, оседающий на них снег, жуткий холод. Затем на улицах, как по волшебству, стали появляться люди, они шли, сначала медленно, постепенно набирая скорость, и снег под ногами их таял, и дорога покрывалось нежной зеленой травой. Они наступали на каменную крошку, и та снова становилась дорогой, они проходили мимо развалин, и те собирались в дом. Люди улыбались, у кого-то в руках уже были цветы, некоторые гуляли с собаками, счастливые родители держали на руках своих детей, и у каждого на губах можно было прочитать всего два слова: «Конец войне».

Ему казалось, что он просто представляет все это, но на самом деле, он играл. Дубай не чувствовал ни как рука его потянулась к струнам, ни движения по ним смычка. И, конечно, поглощенный своей фантазией, он не услышал, как к дому, со всех сторон, стала тянуться толпа. Люди отовсюду шли, надеясь найти источник музыки, а добившись своего, останавливались, завороженные, ошеломленные, преисполненные надеждой, которую вселяла в них загадочная мелодия. Они будто читали ее вместе с музыкантом, раскрывали, строчка за строчкой, и она поселилась в их душе и привела их сюда.

А Лев все играл, и не заметил даже, как по радиосвязи прозвучали слова диктора:

«Говорит Ленинград. Внимание, товарищи! Войска Ленинградского фронта в итоге двенадцатидневных напряженных боев прорвали и преодолели на всем фронте под Ленинградом сильно укрепленную, глубоко эшелонированную долговременную оборону немцев. Город Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника. В ознаменование одержанной победы и в честь полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады, сегодня, двадцать седьмого января, в двадцать часов, город Ленина салютует доблестным войскам Ленинградского фронта двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий».

Он просто продолжал играть, а восторженные слушатели не смели и шевельнуться, чтобы не нарушить эту спасительную мелодию.

И, готова поспорить, никто из них так и не заметил человека, затерявшегося среди огромной толпы, сгорбленного старичка с тростью подмышкой, крепко сжимавшего свою дрожащую руку.

– Так кто же ты такой, Лев Дубай? – Про себя произнес он и застыл на месте, боясь упустить хоть одну ноту.

Глава 8

1945

Человек с железной фамилией снова закурил трубку.

Художник приставил пистолет к виску.

Дневник Павла Петровича Савина

Очень люблю смотреть в ее глаза. Любка как будто ожила, расцвела снова цветком, каким я ее давно уже не видел. Чем дальше, тем больше увлекается танцами. Лев Яковлевич нам аккомпанирует. Никогда не думал, что столько эмоций во мне, черством скряге, может пробудить музыка. Да и в ней, Любке, видимо, тоже. Такие искорки, такие чертята в глазах, заводные и дразнящие. Конечно, часто делаю вид, что злюсь на нее, но что уж тут поделаешь, не размякать же мне. Хотя иногда так и хочется пуститься в пляс вместе с ней, а не стоять, как скорчившийся ворчливый старикашка.

Соседка сверху, от которой до сего времени не было ни слуху, ни духу, иногда спускается вниз. Вместе ужинаем. Почти никогда не разговаривает. Вернее, обронит одно-два слова и снова молчком, словно боится кого-то обидеть. Лев Яковлевич поднимается иногда к ней, и даже слышно становится, как они о чем-то разговаривают, даже весьма увлеченно. Недавно заметил, что у нее ямочки на щеках. Красивую женщину вся эта суета загубила, но и она потихоньку приходит в себя. Все ждет мужа.

Любка попросила прибить полку. Не знаю, на кой черт она ей понадобилась. Взял молоток… теперь пишу только левой, очень медленно.

Недавно вообще предложила всем вместе сходить в Музкомедию. Встал пораньше, взял билеты на «Роз-Мари». Пошли все вчетвером: я, Танька, Любка и Лев Яковлевич. Признаться, далек я от этого творчества, да и наш сожитель, как по мне, во много раз лучше музицирует. Потом Любка объявила, что это была вовсе не «Роз-Мари», и нас жестоко обманули билетеры. После этого я принял решение в Музкомедию больше не ходить, а то их не разберешь.

Утро выдалось на редкость морозным. Не знаю, как писал бы, если б не варежки, которые Любка заставила надеть. А вот Лев Яковлевич ее не послушал, потому скрипку в руки взять не мог, пока у печи не просидел до вечера.

Даже боюсь признаться, насколько мне нравится его игра. Он раньше никогда не играл нам на скрипке. Я признаться, даже забыл, что Лев Яковлевич – музыкант, пока мы случайно не наткнулись на его инструмент. Да и сам он тоже, видимо, забыл про это. Любка говорит, что это у него от внутренних переживаний, от войны, от блокады. Но теперь, когда блокада окончательно снята, Лев Яковлевич играет каждый день, и все мы наслаждаемся этой чарующей музыкой. Любка говорит, что Льву Яковлевичу нужно возвращаться на сцену. В филармонию или театр. До войны он же играл на сцене. Но он отказывается, пожимает плечами и говорит, что не хочет, что ему не удобно играть в помещении.

По радио передавали, что наша армия успешно отвоевывает свою территорию. Уже освободили Беларусь в ходе операции «Багратион». Ну еще бы они ее не освободили. Как операцию назовешь, так она и пройдет. Или как там было сказано? А не важно. Освобождают Европу, гонят немцев на запад, откуда они и пришли. Теперь дикторы нам рассказывают, как наши войска сражаются в Европе и уже подбираются к дому Гитлера. Еще мы слышали что-то о Нормандии. Я точно не знаю, но говорят, что там произошла высадка союзников, и теперь немцев будут давить с двух сторон.