Одна маленькая правда

Герман невольно залюбовался этой звездной красотой. Он сидел, прислонившись спиной к дому и запрокинув голову наверх, и смотрел в небо так же, как маленький ребенок смотрит на заветную игрушку. От них исходил странный стеклянный звон, словно неуловимая музыка, какая-то сказочная и неестественная. Елагин представил, как между этими звездами он натягивает струны, неисчислимое множество струн, и тянет за каждую по очереди, и музыка их раздается по всему небу. Стекляшки… раз можно играть на шторах, то музыкант не прочь был попытаться играть на звездах.

Из забытья его вывел солдат, толчком в плечо.

– Пошли, – хрипло сказал он.

Герман Елагин поднялся на ноги, стряхивая с себя снег. Группа, пригнувшись, прячась в тени полуразрушенных домов, двинулась дальше. Пройдя метров двести, они остановились у небольшого пятиэтажного дома. Правая часть его крыши была проломлена, стекол не было и в помине. Некоторые окна были без рам и больше напоминали двери в преисподнюю, скрывающие за собой непроглядную тьму и неведение. В каждом разбитом окне мерещилось что-то странное, потустороннее, воображение рисовало искаженные картинки, какие рисует обычно в детском сознании.

Вообще, к этому времени в Сталинграде не оставалось ни одного целого дома. Бесконечные бои, бомбежки, артиллерийские обстрелы превратили его в огромную груду руин, состоящую из кирпича, бетона и железа.

Этот дом так же пострадал от бомб и обстрелов, но все таки выглядел немного лучше, чем большинство построек в городе. Группа вошла в дом через разбитое окно первого этажа и быстро двинулась цепью, осматривая каждую комнату и держа автоматы наготове. Елагин замыкал эту цепочку, и потому постоянно оборачивался назад.

Внутри многоквартирное сооружение выглядело куда хуже, чем снаружи. Некоторые квартиры представляли собой одну большую комнату со сломанными стенами. Весь пол был усыпан обрывками газет, бумаги, черепками, осколками и прочим мусором. Разбросанная мебель валялась как попало, загораживая проход. Все это навивало невероятное уныние и тоску, навевало какое-то странное, угнетающее настроение.

Уже ничто не спасет этот дом.

Уже никто в нем не поселится.

Поднявшись по лестнице на третий этаж, Алтунин различил голоса из квартиры рядом. Дав знак не шуметь, он беззвучно двинулся вперед, трое бойцов следовали за ним.

Алтунин украдкой глянул в стенную щель. В большой комнате стоял стол, посередине которого мерцал свет керосиновой лампы. На столешнице была разложена карта, со схемой города и прилегающей местностью. Трое солдат были в комнате: один стоял у входной двери, двое других сидели на разбитом диване. Руки свои они положили на автомат, готовые в любую секунду открыть огонь.

За столом сидел человек лет пятидесяти, в форме подполковника немецкой армии. Его аккуратно убранные волосы уже тронула седина, а угловатое лицо покрылось мелкими, разбегающимися у глаз морщинами. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он опытный военачальник и через многое прошел. Рядом сидел лейтенант и командир механизированного корпуса – видимо подполковник ставил перед ними боевую задачу. Больше ничего рассмотреть было нельзя, керосиновая лампа плохо горела.

– Подполковника берем, остальных в расход, – шепотом сообщил Алтунин. – Стрелять прицельно, огнем не поливать.

Он подкрался к двери. Разведчики тянулись за ним, точно хвост удава, бесшумно и плавно. В разведшколах их обучали выживать в лесу, бесшумно передвигаться и многому другому, но Елагин был простым рядовым-пехотинцем, он не обучался в разведшколе и даже не знал, что такие есть. Осколок стекла предательски хрустнул под его ногой. Немцы, как коршуны, повернули головы и насторожились. Офицеры потянулись к кобурам, голос подполковника оборвался на полуслове. Солдаты начали подниматься с дивана, а тот, что стоял возле дверей, вышел из комнаты.

Важнейший фактор внезапности был потерян. Алтунин выхватил нож и бросился на солдата, повалив его на пол. В комнату ворвались разведчики и открыли огонь. Елагин очередью из автомата убил еще одного, не успевшего даже наставить на противника оружие. Младший командирский состав был убит, но пуля, выпущенная из пистолета подполковника угодила в плечо бойцу.

Алтунин с силой ударил подполковника прикладом в грудь. Разведчики кинулись на него и через мгновение офицер был связан и обезврежен, во рту у него был кляп, сделанный и оставленного на столе носового платка. Все это произошло в несколько секунд, слишком быстро, чтобы успеть что-нибудь подумать. Солдаты собрали со стола карты и документы, после чего начали быстро спускаться с лестницы, таща за собой упирающегося подполковника.

Выйдя на улицу, они быстро направились в обратный путь. Сзади раздался топот ног и выстрелы. Иногда кто-нибудь из разведчиков оборачивался и выпускал наугад короткую очередь.

Для Елагина это было похоже на страшный сон. Черные глазницы окон продолжали глядеть на него, смеяться и улюлюкать, беззвучным, но жутким скрежетом зубов-осколков. Герман все ждал, что сейчас его настигнет пуля. Неожиданно, он повалился на разбитую мостовую, а затем кубарем скатился в открытый подвал, пересчитывая ребрами ступеньки. А когда наконец стукнулся о камень, лежал, зажмурив глаза и боясь пошевелиться. Некоторое время он был уверен, что все-таки поймал свою пулю, но никакой резкой боли так и не почувствовал. Ноги Елагина подкосились не от ранения, а от страха, и когда солдат понял это, к чувству ужаса примешалось чувство стыда. Он обхватил руками голову и беззвучно взвыл.

Но надо было подниматься, срочно вставать и догонять своих, пока он не потерял их из виду. Сами они уже не вернутся, таков военный закон: если захватил языка, уже не оборачиваешься, кто отстал – тот отстал. Герман открыл глаза и начал осторожно опираться на локти, как вдруг увидел над собой дула автоматов, так близко, будто бы какое-то существо, наклонившись, смотрело на него пустыми отверстиями вместо глаз. На шинелях солдат он заметил орлов с распростертыми крыльями, и больше не смог запомнить ничего. Холодный пот пробежал по его спине, а сердце, подпрыгнув в груди, забилось учащенно, так, что даже немцы, казалось, слышат его испуг, слышат его дрожь и прерывистое дыхание. Герман бросил автомат и медленно поднял руки вверх.

Обыск и допрос

Стоя под угрожающе наставленными глазницами автоматов, Герман Елагин чувствовал, как, залезая во все карманы, его ощупывают руки немецкого офицера, беспрерывно бранящегося и ругающегося. Ловкие пальцы пробежали по ребрам, опустились к поясу, а затем прошли по ногам.

– Jacke! – Выкрикнул один из солдат, указывая на пленника. – Jacke! Schnell!

Все те же ловкие и крепкие пальцы рывком сорвали с Елагина куртку, проверяя ее на наличие тайников. Бесцеремонно, разрывая теплую подкладку и распотрошив все карманы, офицер откинул уже не нужную вещь в сторону. Герман стоял, как вкопанный, боясь шевельнутся, чтобы ее поднять – слишком страшно горела искра в этих бездонных глазах.

– Leer. – Удовлетворенно кивнул он: «Пусто» и прибавил по-немецки: – Ни оберегов, ни фотографий. Нам будет трудно на него давить.

– Не волнуйся, – в тон ему ответил другой, – этот не похож на опасного человека. Посмотри, как дрожат его колени. Если не умрет от страха – это уже будет огромным плюсом для нас. Ведите его! Vorwarts.

Тогда черные дула уставились Герману в спину, как копья, подгоняя его по заледеневшей дороге. Опустив раскалывающуюся от боли голову, мужчина поплелся туда, куда его гнали эти пугающие штыки.