Одна ночь

Они невольно коснулись друг друга щеками. Гула самолетов больше не было слышно.

Никто из них не отодвигался. Маркус все еще обнимал Эдит.

– Дагмар, наверное, застала воздушная тревога, - сказала Эдит, - из убежища раньше отбоя не выпускают.

Она ждала Дагмар, с которой жила в одном номере, ждала из-за Маркуса, так как побаивалась его, но теперь она уже не боялась, и теперь Дагмар могла отсутствовать сколько угодно.

– Видишь, - похвалился Маркус, - какая сила в моей руке.

Он с нежностью привлек девушку к себе.

– О, у тебя добрая рука, - в тон ему сказала Эдит, - даже не верилось. Но теперь ты мог бы и от-пустить меня, "юнкерсы" улетели.

– Если я тебя отпущу, они явятся снова.

– Тогда держи. Когда дом качнулся, я страшно испугалась. Подумай, такая громадина, такие толстые стены! Мне показалось, будто гостиница охнула. Тяжко, всею душой, но у здания ведь нет души. Это было во второй раз, а в первый я ничего не поняла, только страшно стало, все произошло так неожиданно.

– У бомбы огромная сила.

– В Таллине снаряд упал совсем близко, а дом ни капельки не качнулся. Только и было, что осколки посбивали кровлю и выбили стекла в окнах. Таллин немцы не бомбили. Почему они пощадили его?

– Самолеты посылают, когда иначе не выходит. Зато из орудий Таллин обстреливали еще как.

– Я думала, что они считали уже Таллин своим и собирались взять целым. Для балтийских баронов Таллин - собственный город. Неужели он весь сгорел? Когда наши пароходы уходили с рейда, город был сплошь в дыму.

– Дыма всегда в десять раз больше, чем огня,

– Ты красиво утешаешь.

– Я не утешаю, говорю, что есть.

– Ужасно, когда приходится взрывать и сжигать свои фабрики.

– Это действительно ужасно.

– Ты говоришь так, будто сам такое делал.

– Да, взрывал заводскую силовую станцию. Теперь и Эдит обняла Маркуса, будто и в ее руке скрывалась некая таинственная сила,

– Кто у тебя остался в Таллине?
– тихо спросила она.

– Мать, отец - умер. Она бы тоже уехала, но произошло кровоизлияние в голову, вынуждена была остаться в постели. Брата мобилизовали.

– У меня тетя осталась, я сирота. Иногда думаю, что мне поэтому и легче. Тетя берегла меня, как родного ребенка, и мне жаль ее, она понимала, что я должна уехать, сказала: деточка, тебе здесь хорошего ждать нечего. И там, куда поедешь, тоже сладко не будет, но здесь и того хуже. Великий комсомольский деятель и боец истребительного батальона. Тетины слова. Только никаким уж комсомольским деятелем я не была, разве что осенью сорокового сразу вступила в комсомол. Был у меня парень, который увивался за мной, тайком бегали с ним на танцульки, - нас уже называли женихом и невестой. Он пытался вернуть меня на путь истинный. До этого был хорошим парнем, но чем больше нападал и чем больше насмехался над новой властью и русскими, тем меньше мне нравился. Разругались вдрызг, и оказался он моим злейшим недругом в школе. Меня выбрали комсомольским секретарем, после чего я стала в его глазах первейшим врагом эстонского народа. Спорил он лучше. Потом его призвали в армию, и теперь мы на одной стороне. Странно, не правда ли?

– А был ли он настоящим противником?
– сказал Маркус. Руку свою он все еще не убрал с плеча девушки, хотя уже прозвучал отбой.
– Парни любят просто так задираться и спорить со всеми.

– Сперва я жалела, что стали врагами. Потом поняла, что все равно бы рассорилась. Такой ужасный бахвал, просто раньше я не замечала,

– Тебе и сейчас жалко. Эдит залилась краской.

– Нет, Маркус, поверь, что нет. Когда началась война, он ходил со злорадным видом - сожалеть о таком человеке я не могла. Не пойму только, как он пошел на сборный пункт.

– Может, боялся. Последствий - если увильнет. Призывников мобилизовали рано, когда немцы еще не дошли до эстонской границы. Выходит - или боялся, или не был таким уж противником.

– Я думаю тоже, что боялся. Убеги он в лес, может, я тогда и пожалела бы, что все так обернулось. Мужчины не смеют быть трусами, хотя и бывают ими. Ой, как часто! Я тоже трусиха. Когда на нас напали бандиты, я еще не знала страха. Помнишь, я рассказывала тебе, как бандиты обстреляли детей, которые возвращались из пионерского лагеря? Они же видели, что в автобусах дети, стреляли с близкого расстояния, из-за бандитов этих я и пошла в истребительный батальон. И там не боялась ничего, а сейчас боюсь. Крови не испугалась, только побледнела, когда перевязывала детям раны, - потом шофер автобуса рассказывал. Только испуг - это совсем не то, что страх. Больше всего боюсь самолетов. Б истребительном нас только однажды атаковали сверху. Стреляли из пулеметов, бомбы не сбрасывали. А самое жуткое - это бомбы. Не будь тебя здесь, я бы, наверное, со страху умерла.
– Эдит глянула в глаза Маркусу, прижалась к нему и прикрыла веки.

Маркус поцеловал ее. Эдит глаз не открывала, и он поцеловал еще раз. Она обхватила его шею, Маркус стал осыпать ее поцелуями. Теперь Эдит уже сама целовала, вела себя иначе, чем раньше, больше она не боялась и не отталкивала его все более смелеющие руки, поддаваясь ему, опустилась на диван. Они оба забыли обо всем на свете, даже о том, что каждую минуту могла войти Дагмар. Потом Эдит словно бы стыдилась взглянуть на Маркуса. И только когда они снова оказались вместе - Дагмар все не приходила, и Эдит не противилась, - он увидел ее глаза, которые, казалось, изучали его. Глаза Эдит не были теперь большими и испуганными, а сузились, стали неприязненными.

– Ты не будешь смеяться надо мной?

– Почему я должен смеяться?

– Мужчины ведь смеются над женщинами, которые отдались им.

В голосе ее слышалась неприкрытая злость.
– Я никогда не стану смеяться над тобой, - сказал Маркус, оторопевший от ее подозрительности и злобы.

И Эдит почему-то покраснела, глаза ее снова стали большими, большими, нежными и теплыми, она уткнулась головой в плечо Маркуса и молчала. Он осмелился погладить ее волосы.

– Теперь я не хочу, чтобы ты уходил, - призналась она.

– А разве ты хотела этого?

– Да. Боялась тебя и просила в мыслях, чтобы скорее пришла Дагмар.

– Тогда придется благодарить Дагмар. Или воздушную тревогу, которая ее задержала.

– Сумасшедший! Чего доброго, начнешь благодарить фашистов и войну!

Маркус хотел было снова поцеловать Эдит, но на этот раз она отстранилась.

– Может, ты и прав, - задумчиво говорила она, - война привела нас в Ленинград, тут мы встретились.
– Эдит снова покраснела, но продолжала: Если бы не война, ты сейчас был бы с какой-нибудь другой девушкой. У вас, мужиков, всегда кто-то должен быть. Даже когда война.
– Она замолчала, посмотрела на Маркуса и сказала: -Ты говорил о матери и брате, а о девушке ничего... Я о своем...
– Эдит не могла подобрать нужного слова, - ...парне рассказала, а ты о своей девушке нет.

– У меня не осталось девушки,

– Обманываешь. Может, из-за меня, только все равно обманываешь.

– Девушки у меня были, но остаться никого не осталось. И ни одна девушка меня не ждет.

– Тогда ты плохой мужчина, бросаешь девушек, которые были с тобой. Теперь и меня бросишь?

– Я не знаю, хороший я или плохой. Но я никого не обманул.

– Вы, мужчины, и не хотите жениться на девушках, которые были с вами.

– Ты права, Эдит.

Раздалась сирена воздушной тревоги - звук ее реза Нул слух.