Одна ночь

– Если же уходить, то вместе с фронтом, - сказал он тогда.

Они с Бенно и не представляли себе, что Таллин окажется в окружении.

Хотя Бенно и словом не возразил против эвакуации, он не сказал также напрямик, как ей быть. Поэтому Дагмар и казалось, что она предала мужа. Поступила как человек, который думает лишь о собственном благополучии. Нет, не смела она уезжать, не узнав сперва, что стало с ним. Надеялась, что он отошел с войсками через Нарву, успокаивала себя предположением, что сел на какой-нибудь другой пароход, но ведь надеждами не следует обольщаться. А что, если Бенно ранен или попал к немцам? Тогда она вообще не смела уезжать, ни в коем случае. Если же Бенно погиб, какой смысл ей, подобно Агасферу, скитаться по России? В Таллине - останься она там - ее наверняка бы, как говорит Яннус, не погладили по головке. Ясно, что выгнали бы из редакции, а то, глядишь, и арестовали, только что из того? Бежать исключительно ради себя.

Слова Яннуса, что она, как опытная советская журналистка, понадобится в будущем, что любого убежденного активиста нужно беречь, ибо их и без того слишком много погибло в боях и в море- и еще больше гибнет сейчас в Эстонии, где буржуи и серые бароны снова почувствовали себя на коне, сводят свои кровавые счеты, что поэтому Дагмар не может смотреть на жизнь только со своей колокольни, а должна считаться с завтрашней судьбой всего маленького народа, - слова эти Дагмар не убеждали.

– Знаешь ли, мой школьный товарищ, - Дагмар и Яннус учились вместе в начальной школе, только он на два класса старше, - что я думала, когда слушала тебя?- сказала она Яннусу на берегу Ладоги, -Может, ты и прав, но сердце не отзывается на твои слова. Вроде бы надо согласиться с тобой, разум подсказывает, что ты прав, а не могу. Если и соглашусь, то в глубине души все равно останусь неубежденной.

Дагмар думала, как остаться в Ленинграде. Отсюда до Эстонии рукой подать. Если немцы и захватят Ленинград - в чем она сомневалась, хотя возможности такой полностью не исключала, - то что с ней станется? Кто ее в Ленинграде знает? Всех же фашисты не убьют и в концлагерь не отправят. Тут она будет ближе к Бенно, где бы он ни был - на свободе, в подполье, в тюрьме или... убит... Но хотя Дагмар и думала так, в Ленинграде она не осталась. И не могла бы, ей сказали, что нужно ехать. Это было не пожеланием, а распоряжением, которое требовалось выполнить. Не помогла н просьба оставить ее в редакции эстонской газеты, которая должна выходить в Ленинграде. Дагмар ответили, что сотрудники редакции уже подобраны, - все бывалые журналисты и мужчины, которые смогут лучше перенести тяготы жизни фронтового города. А она пусть спокойно перебирается через Ладогу, в Челябинске вопрос о ее назначении решится. Яннус все это предвидел и отсоветовал обращаться к секретарю ЦК.

Сейчас, в снегопаде, Дагмар еще острее чувствовала себя сорванным с дерева листком, который ветер безжалостно швыряет с места на место. Ее желание уже ничего не значит, ее просто затягивает движущийся поток. С того самого момента, когда Яннус явился к ней и увел с собой. В ее собственных интересах, в интересах Бенно, в интересах народа... Боже мой, какие высокие слова...

А чувствуют ли себя и другие влекомыми ветром листьями? Яннус, тот, конечно, нет, у него голова забита планами, которые он будет осуществлять, когда они доберутся до места. Там он организует какой-то профсоюзный комитет и поставит его на ноги, у него ясная цель, он займется делом, которое ему по душе и которое он находит важным. Мария Тихник твердо убеждена, что эвакуация единственно возможный шаг, она, правда, не представляет себе с такой ясностью, как Яннус, чем будет заниматься, но считает своим долгом проти-востоять любым трудностям, чтобы через год или два вернуться в Эстонию и продолжить работу, насильственно прерванную фашистами. И Койт тоже ни в чем не сомневается, вера его в будущее настолько велика, что он словно бы встал над нынешними бедами, нет, он не может чувствовать себя гонимым с места на место листком. Боцман Адам, наверное, так же давным-давно сросся с коммунизмом и относится ко всему, что с ним сейчас происходит, как к неизбежности. Валгепеа - человек практического склада и вживается в любые обстоятельства с каким-то необъяснимым, само собой разумеющимся оптимизмом. Он пребывает в своем времени, время живет в нем, сомнения и шатания такой натуре чужды. И Валгепеа знает свое место и свою цель, плыть против течения не собирается, оно несет его в направлении, которое он хотя бы подсознательно считает верным. Вот Сярг, который все и вся клянет, но видит перед собой сверкающий в ярких лучах город, видит верблюдов и виноградники, он-то может ощутить себя гонимым листочком - куда ветер его подбросит и швырнет, там он и останется. Но стоит тому же С.яргу пробиться на ташкентский поезд, и он сразу почувствует себя хорошо. Впрочем, как знать... Маркус? Мужчина с сильными руками, в которого влюбилась Эдит и который, видимо, тоже влюбился в нее. Вероятно, и он человек типа Яннуса и Койта, чья судьба безраздельно связана с судьбой революции, так что и в хаосе они не теряют цели, которой себя посвятили. То, что он упрямо, невзирая ни на что, пробирался к линии фронта и вышел к своим, - вызывает уважение.

Но если другие не чувствуют себя гонимыми ветром листками, то почему это чувствует она? Неужели только из-за Бенно? А если бы он шагал рядом и держал ее под руку, было бы у нее такое ощущение? Испытывала бы она то же самое, что и сейчас?

Ответа Дагмар не находила.

И тут же возник новый вопрос: а что бы чувствовал сейчас Бенно? То же, что Яннус и крепкорукий Маркус, или то, что она и, может быть, Сярг? А вдруг Бенно уже в их последнюю встречу испытывал то, что испытывает теперь она? Почему он был такой убитый, грустный, сам не в себе? И только она ничего не понимала. Бенно приходил и уходил туда, куда его посылали, он уже не располагал собой. Ни на что не жаловался - может, просто не хотел портить ей настроение. Тогда Дагмар не ощущала себя еще бесцельно влекомым листком, о нет, тогда бы ей и в голову не пришла такая мысль. Но Бенно уже знал, что значит война, и понимал, что она превращает людей в сорванные с дерева листочки.

Почему же ни Яннус, ни Мария, ни Альберт и ни Маркус не чувствуют себя так? Разве война не оторвала их от родного дерева и не погнала с котомкой за плечами скитаться по свету? Почему одни чувствуют, а другие нет? И почему она об одних думает, что они это чувствуют, а о других так не думает?

И тут Дагмар обнаружила, что идет рядом с Маркусом.

Маркус уже некоторое время назад приметил, что впереди Дагмар, боцман Адам отстал и шел сзади. Маркус не прибавил шагу, чтобы догнать Дагмар, продолжал идти прежним ходом. Подумал: если она снова заведет разговор о муже, он ей все выложит. Пускай Ян-нус ломает комедию, а с него хватит. Однако, поравнявшись с Дагмар, отказался от своего намерения и произнес первую пришедшую на ум фразу:

– Погодка рождественская. Как в наших краях.

– Здесь больше снега, - сказала Дагмар.
– Куда больше.

– Я горожанин, - продолжал Мapкyc, - по правде сказать, и не знаю, как там в деревне на рождество. По-моему, должен снег идти. Такой же густой, пушистый. Запорошенные ели, снегопад и санная езда- это и есть настоящее деревенское рождество.

Маркус поймал себя на том, что говорит слишком книжно, подобранными словами, и рассердился: с какой стати он лезет из кожи вон?

– Снежное рождество, по-моему, тоже красивее, - согласилась Дагмар.

Хотя Маркус и был себе противен, он продолжал в прежнем духе:

– В Таллине на рождество нередко тает и сля-,коть, - бывает, что улицы совсем без снега. Настоящего

рождественского настроения тогда и в помине нет.

– В эту зиму и снег бы, наверное, не обрадовал, - сказала Дагмар.

– Пожалуй. Снег - это декорация. А одной декорации мало.

– Здесь куда больше снега, - повторила Дагмар.

– И в наших внутренних районах снега всегда больше. Даже в Нымме* покров толще.
– Напряжение в нем стало спадать.

– В центре города снег убирают, - может, поэтому.

– Вы где жили?

– В Юхкентале, - Дагмар назвала свою старую улицу и быстро поправилась: - В Кадриорге.

– Я жил по Вана-Каламая, - сказал Маркус и подумал, что наконец-то заговорил по-человечески.

– В Таллине, наверное, снега еще нет.

– Помню, учился я в первом или во втором классе, - в ноябре выпал снег - и остался. А обычно так не бывает.

Какое-то время они шли молча. К Маркусу вернулась уравновешенность. Он обнаружил, что Дагмар шла почти таким же, как он, широким шагом. Сзади доносился скрипучий бас Юлиуса Сярга и слышался койтов-ский тенорок. По мнению Маркуса, у Койта был носовой тенор. Слова разобрать невозможно, но по тону казалось, что они, как обычно, спррят.

– Могли вы себе когда-нибудь представить, что попадете сюда? Далеко за Ладогу, в северную Россию?
– прервала Дагмар молчание.

– Нет, - призвался Маркус.
– Я многого не мог себе представить. Война висела в воздухе, это чувствовалось уже несколько лет, но то, что она так быстро придет в Эстонию, я и подумать не мог.

– Для меня все невероятно, - сказала Дагмар.
– Не могу освободиться от чувства, что мы предали свой край. Ведь народ остался... там. Разве мы не должны были разделить его судьбу? А вместо этого все бежим и бежим...

* Нымме - пригород Таллина.

Слова Дагмар поразили Маркуса. Поразили потому, что и он временами думал так. Еще когда пробирались по лесным дорогам на восток, предпочитая сумерки и ночную темноту дневному свету. В иные минуты, когда охватывала безысходность и цель представлялась недостижимой, он будто чувствовал себя виновным в том, что голова у него занята лишь мыслями о своем спасении. Тогда он казался себе беглецом, который спасает собственную шкуру. Но и позже, когда на Финляндском вокзале дожидался отправления эшелона, на душе был горький осадок. Никто, с кем он вместе садился в поезд, не говорил о бегстве, все произносили нейтральное и извиняющее слово- эвакуация. Они не бежали, они покидали Ленинград, который стал фронтовым городом, как покидали недавно свои родные края, - хотя нет, не покидали, а эвакуировались. Все происходило по решению вышестоящих органов. Эвакуационная комиссия Эстонской ССР вручила ему эвакуационную справку и объявила, что при первой же возможности его отправят из Ленинграда. Из Эстонии он выбирался на свой страх и риск, там он метался подобно зверю в западне, сейчас все в порядке и все на месте. В "Астории" он встретил двух секретарей ЦК, встречал народных комиссаров, работников райкомов и исполкомов, руководящих деятелей профсоюзов, народных депутатов, ученых, писателей и служителей искусства, хозяйственников и широкоизвестных стахановцев. И спросил себя: разве они должны были оставаться в Эстонии? Хотя он и считал ребячеством эти мысли, которые приходили порою в голову, ибо судьба народа была бы не легче, если бы весь актив оказался в Эстонии и был уничтожен, - тем не менее полностью погасить это чувство вины Маркус не мог. Он сказал: