Одна ночь

– Вы правы - без конца драпаем. К сожалению, у нас нет другого выбора.

Маркус чуть не добавил: а какой смысл было жертвовать собой - фашистам очень бы даже понравилось, будь они в Эстонии, сейчас вряд ли бы кто из них был на свободе, большинство уже давно поставлено было бы к стенке, - но вовремя удержался. Дагмар могла сказать, что кое-кого все же оставили, и при этом обязательно подумала бы о своем муже, есть у нее такая навязчивая идея. И тут же Маркус понял, что Дагмар до тех пор не освободится от чувства, будто она кого-то предала, пока не узнает всю правду о Юхансоне. Пока будет думать, что Бенно - один из тех, кто остался в Эстонии организовывать сопротивление

– Как бы я хотела, чтобы все это было оном, - сказала Дагмар.

' Маркусу казалось, что он понимает ее. Дагмар, которая до сих пор была для него существом далеким, несчастным, но все же далеким, вдруг стала ближе. Он сказал"

– Представьте себе, что мы сейчас идем по Эстонии. Там много таких же лесов и дорог.

– Я этого не могу представить.

– Да и я не совсем. Но разве это не здорово, если суметь? Если бы мы могли плохое вообразить хорошим. Плохое-то мы умеем еще худшим представить, даже о хорошем думаем как о плохом, так часто бывает. А должно быть наоборот.

Дагмар не согласилась:

– Плохое нельзя принимать за хорошее.

– Вы правы: с плохим нельзя уживаться, тем более обращать в хорошее, воображать хорошим.

Неожиданно Дагмар переменила разговор:

– Вы не должны были покидать Эдит. Слова эти ошеломили Маркуса.

– Вы не должны были покидать Эдит, - повторила Дагмар.
– В трудное время людям надо держаться вместе. Не то их начнет швырять ветром, и почувствуют ли они когда-нибудь под ногами твердую почву, об этом сами они знают меньше всего...

– То,'что Эдит осталась в Ленинграде, от меня не зависело, - возразил Маркус.
– Я ее не оставлял.
– И тут же почувствовал фальшь в своих словах.

– Это, наверно, и от нее не зависело.

– Может быть. Но не от меня - уж точно.

– Она бы с радостью пошла с нами. Мне казалось, что ради вас...

– Почему вы так думаете?

– Боже, какой вы слепой.

Маркус все больше и больше терялся. Он буркнул:

– В военное время человек не волен делать то, что ему хочется.

– Разве всегда непременно нужно отступаться от себя?

– Эдит никто не принуждал отступаться. Да ее, по-моему, и невозможно заставить.

– В последний вечер Эдит плакала. Я пыталась ее утешить, как она меня всегда утешала.

– Она бы все равно не пошла с нами, если бы я ее и позвал. Даже если бы и хотела пойти ради меня, как

вы сказали...

Произнеся это, Маркус почувствовал себя виноватым в чем-то очень существенном.

– А вы разве не позвали ее?

– Мне и в голову не пришло, - честно признался Маркус и сконфуженно добавил: - Она бы не смогла пойти.

– А вдруг. Может, она как раз и дожидалась вашего слова?

– Даже зная, что она ждет моего слова, я бы все равно не посмел звать ее с собой. И это прозвучало фальшиво.

– Почему?

– Я бы только затруднил ее решение. Разве я должен был это сделать?

.
– Думаю, что да.

– Теперь мой черед спросить - почему?

– Если бы вы позвали - это придало бы ей силы. Пусть на то, чтобы остаться. Это значило бы для нее очень много.

Маркус вздохнул!

– Если вы правы, то я глупец. Дагмар стало жаль его.

Снегопад продолжался. Дорога по-прежнему петляла в высоком ельнике. Теперь, когда они молчали, Мар-кус отчетливо слышал шаги - свои и Дагмар. В самом деле, они шли почти в ногу. Сзади временами слышался говорок. Впереди было тихо, сквозь мерно падавшие хлопья проглядывали две человеческие фигуры. Валге-пеа и боцман Адам. Голосов слышно не была - дело известное, боцман не говорун.

Дагмар снова прервала молчание:

– Эдит не говорила, почему она остается в Ленинграде. Сказала только, что не может поехать с нами.

– И мне ничего не сказала, - заметил Маркус.

– Мне жаль ее. И вас тоже.

– Ну, теперь вы думаете хуже, чем обстоит дело.

– Дай-то бог. От всего сердца желаю.

Дагмар поскользнулась и потеряла равновесие, Маркус поддержал ее.

– Спасибо.

– Наверное, ступили в санный след.

– Постараюсь быть осторожнее.

– Может, вам немного отдохнуть? 'Я остановлю лошадь.

– Из-за меня не стоит. Поверьте, я ходок надежный,

– Это хорошо. Нам придется топать не одну неделю.

– Я бы лучше осталась в Ленинграде.

И снова Маркус вовремя промолчал. Уже вертелось на языке: "А еще лучше в Эстонии". Именно так он уже не раз думал о Дагмар. Вместо этого сказал:

– Посмотрите, какие высокие ели. Макушки сливаются с небом.

– Это оттого, что ночь и снег идет.

– Заснеженная ель - на редкость величавое дерево.

– Вы - дитя города, Маркус согласился:

– Верно, сельский житель воспринимает природу естественнее и глубже, горожанин больше любуется и восхищается. А вы сами родом из деревни или города?

– Из пригородной деревни. Саку. Мне было восемь лет, когда семья переехала в город. Отец учительствовал, хутора своего не имел.

– Я родился в городе. Мой отец работал в портовых мастерских, три года назад утонул - и воды-то всего по колено было. Разрыв сердца. Да и вы не можете считать себя деревенской; если бы родились в крестьянской семье и оставались в деревне, тогда дело другое. А с восьми лет в городе - по всем статьям городская барышня.

– Я толком и не помню своего деревенского детства. Речка да приземистые сосенки на песчаном выпасе. Насосный колодец, погреб возле дома. И школа, вернее, низкое и полутемное помещение, отец давал уроки трем классам сразу. Куда лучше помню дедушкин и бабушкин хутор, меня туда возили потом каждое лето. Так что все-таки немного деревенская.

– Одних летних каникул мало. Я тоже провел как-то лето в деревне, но ощущением деревенского, жителя не проникся. Большой лес действует на меня, как храм, - возникает чувство торжественности.

– Скажите, вы плакали когда-нибудь при виде падающего дерева? А я плакала. Это самое печальное воспоминание моего детства. Росли возле молодого сосняка три высокие сосны. В учебнике природоведения была картинка с такими соснами и подпись: "Корабельные сосны". Тогда я еще ничего не знала о борьбе сосен за свое существование, мне казалось, что все молодые сосенки - это их дети. Но однажды сосны срубили, я видела, как валилась последняя сосна, и рыдала как безумная. На мужиков, которые спилили их, смотрела как на душегубов.