Одна отвергнутая ночь

— Оу! — выдыхаю, у самого уха чувствуя горячие губы.

— Не туда, — шепчет он, рукой обвивает мою талию и отрывает от пола. — Нам в этот зал. — Он без вопросов несет меня в том направлении, откуда я только что пришла, и заходит в тот самый зал, где я тайно за ним наблюдала. Дверь за нами закрывается, а Миллер продолжает прижимать меня спиной к своему торсу, и вскоре он разворачивает меня, прижимая к себе. Моя первая реакция, когда я вижу, что он надел футболку, это негодование, а потом оно улетучивается, когда Миллер накидывается на мой рот, ослепляя меня невероятно искусными движениями своих губ. Это своего рода пытка.

— Ты мог держать меня в своей постели и целовать, — бормочу, чувствуя напротив своих губ его улыбку. Все эти его улыбки и расслабленное состояние, особенно вне постели, выводят меня из равновесия. Я люблю их, но это так ново.

— Я могу целовать тебя, где мне заблагорассудится, — он позволяет мне сползти по двери и отходит на шаг, оставляя меня раздосадованной неожиданным расстоянием между нами.

Так что я уничтожаю его, обнимаю его талию, носом зарываясь в ткань его футболки.

— Давай просто получим свое.

— Мы здесь, чтобы хорошенько поработать, — он говорит с толикой веселья в голосе, сжимает мои запястья у себя за спиной и отрывает меня от себя.

— Так много всего я могла бы сказать на это, — рычу я.

— Моя сладкая девочка выпускает свои дерзкие коготки? — его брови изгибаются, он хватается за край своей футболки и медленно начинает тянуть ее вверх по своей фигуре, один за другим обнажая свои кубики, пока я не слепну от восхищения.

— Ты как ребенок, — обвиняю его, слегка прищурив глаза. — Зачем тебе это?

— Что?

— Это, — машу рукой вверх и вниз, очерчивая контуры его торса, его непослушная прядка падает на лоб. — Надень обратно свою футболку.

— Но мне будет жарко.

— Я не смогу сосредоточиться, Миллер, — потребность поколотить грушу с песком очень быстро вернулась, но это раздражение уже другого рода. Мой педантичный, зацикленный Миллер Харт ведет свою игру, и пусть очень мило видеть его таким расслабленным, тактика раздражает меня до чертиков.

— Не повезло, — он складывает футболку и аккуратно убирает ее в сторону, а потом, беря меня за руку, подводит к огромному мату, над которым качается набитая песком груша, подвешенная к металлической балке. — С твоей концентрацией все будет в порядке, доверься мне. — Глядя вниз на мои ноги, он хмурится. — Что ты обула?

Следую за его взглядом и шевелю пальцами в конверсах, замечая, что сам он босиком. Даже его ноги и пальцы на ногах совершенны.

— Обувь.

— Снимай, — командует он, окончательно выходя из себя.

— Зачем?

— Ты будешь босиком. Эти штуки не помогут, — он одаривает их взглядом, полным отвращения и повторяет свой приказ. — Снимай.

Начинаю шипеть себе под нос, скидывая их, так что теперь я стою босая, с Миллером на пару.

— Ты не наденешь свою футболку? — босые ноги, голый торс. Это будет пыткой.

— Нет, — он отходит к скамейке, вытаскивает из кармана свой айфон, а потом наклоняется, бросая его на сиденье. Целая вечность проходит, прежде чем он заявляет: «Идеально». Просторный зал заполняют звуки «Rabbit Heart» в исполнении Florence + The Machine.

Удивленно наклоняю голову, когда Миллер с решительным выражением лица возвращается ко мне, и я позволяю ему поставить меня туда, куда он хочет. Мысленно ругаю его идеальный зад и стараюсь не давать своим глазам слишком много пялиться. Невозможно.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда вижу, как он, взяв длинную бинтовую ткань, разглаживает ее между пальцами и так же аккуратно ее складывает.

— Спарринг, — он берет мою руку и начинает осторожно ее бинтовать, пока я, хмурясь, смотрю в его сосредоточенное лицо. — Ты нападаешь.

— Что? — в ужасе быстро выдергиваю руку. — Я не хочу бить тебя.

— Нет, хочешь, — он почти смеется, снова беря мою руку и продолжая ее бинтовать.

— Нет, не хочу, — утверждаю, и мне совсем не смешно. — Я не хочу делать тебе больно.

— Ты не можешь сделать мне больно, Оливия, — он отпускает мою руку и берет вторую. — Нет, ты можешь, но только не кулаками.

— О чем ты?

— Я о том, — он вздыхает, как будто мне уже должно быть это известно, и не отрывается от своего занятия. — Что физическую боль ты можешь причинить только моему сердцу.

Мое замешательство тут же перерастает в удовлетворение.

— Но оно очень быстро оправляется.

— Только не та его часть, где есть ты, — он бросает на меня мимолетный взгляд синих глаз. — Но ты уже знаешь об этом, так ведь?

Прячу довольную улыбку, сгибая забинтованные руки в кулаки:

— У меня жесткий удар, — напоминаю ему, правильно это или нет. Мне не особо нравятся напоминания о той ночи, но его самоуверенность просто бесит. Я неплохо поколотила грушу в тот раз. Хорошенько тогда поработала, и сейчас просто руки чешутся, как хочу доказать это.

— Согласен, — говорит он с тенью сарказма, снимает с крючка перчатки и надевает их мне на руки.

— Для чего перебинтовывать под перчатки?

— По большей части, для поддержки, ну и чтобы не разбить костяшки пальцев.

Жар подступает к моим щекам, я и правда любитель.

— Ладно.

— Готово, — он кулаками ударяет по верхней части перчаток, так что мои руки резко опускаются. — Сопротивление, Оливия.

— Ты отвлек меня!

— Всегда будь начеку. Это правило номер один.

— Я всегда начеку там, где твои руки.

Он ударяет по верхней части перчаток снова, толкая их вниз… снова. А потом он усмехается:

— В самом деле?

— Принято, — бормочу, безуспешно пытаясь убрать с лица выбившуюся прядь волос: ничего не выходит.

— Вот. Давай я.

Позволяю ему заправить непослушные волосы мне за ухо, изо всех сил сопротивляясь желанию щекой прижаться к его ладони… или посмотреть на его пресс… или вдохнуть его аромат… или…

— Продолжим? — отталкиваю его, руки в перчатках прижимаю к подбородку, я готова бороться.