Однажды под Рождество

— Извини, но это ничего не решит. Твои редакторы и профессура просто поверхностные люди, не привыкшие смотреть человеку в душу. Если ты погрузишься в работу, ты достигнешь двух вещей. Первое — тебя сочтут очень странным и эксцентричным, или того хуже — решат, что ты играешь на публику, а второе — ты потеряешь себя. Ты веселый и жизнерадостный парень, так зачем замыкаться в себе? Ради других? А разве смысл жизни в том, чтобы угодить кому-то, а не в том, чтобы осознать в финале, что сделал всё, о чем мечтал? Этого не достигал еще никто, но стремятся все, так почему ты хочешь обречь себя на то, чтобы на смертном одре понять, что жизнь прожита зря и ты даже не попытался прожить ее для себя? Не думаю, что подобный вариант тебя устроит.

— Да уж, если так рассуждать, то это и впрямь не лучшая идея, — усмехнулся Тим и ускорил шаг. — Тогда что мне делать? Как добиться того, чтобы люди наконец избавились от подобных предрассудков?

— Это долгая дорога. Как ты думаешь, как будут относиться к очень и очень красивому доктору исторических наук, автору нескольких книг?

— Хочешь сказать, что я просто должен работать и добиваться поставленных задач, а не распыляться на мнение окружающих?

— Что-то в этом роде.

— Я бы и рад, да не получается, — Тим яростно пнул снег и снова ускорил темп.

— Ты таким родился, эта внешность дарована тебе природой. Не стоит обвинять ее во всех твоих бедах: виновата не твоя внешность, виноваты люди. Это они не принимают тебя, это они ослеплены собственными предрассудками. Кто бы не причинил тебе боль, это было сделано не из-за твоей красоты, а из-за жестокости и глупости этого человека.

Тим остановился и посмотрел мне прямо в глаза:

— Хочешь сказать, отец ненавидит меня не потому, что я похож на мать? Он сам это всё время говорит.

— Сомневаюсь, что дело во внешности. Дело в том, что ты ее сын — кровь от крови, плоть от плоти. Ты ее продолжение, и если твой отец ненавидит твою мать, он будет ненавидеть всё, что с ней связано.

— Ну, он сжег все ее вещи и фотографии, я только одну смог спасти… — пробормотал парень растерянно, словно никогда раньше об этом не задумывался. А затем вдруг спросил: — Значит, я напоминаю ему о ней не только лицом, а вообще самим фактом своего существования? Ему было бы лучше, если бы меня не было?

— Да, ты напоминал бы ему о ней, даже если был его собственной точной копией, и нет, ему не было бы лучше без тебя. Можно ругаться, можно злиться, можно даже ненавидеть, но пережить смерть собственного ребенка — это ад на земле. Он может говорить, что угодно, но без тебя мир для него не станет лучше, что бы он сам об этом ни думал сейчас.

Тим опустил глаза и помолчал. Ветер усиливался, а мороз крепчал. Погода отражала состояние моего друга, она страдала вместе с ним. Через несколько минут парень резко поднял голову и снова посмотрел на меня. В его глазах стояли слезы, но он улыбался, причем искренне:

— Знаешь, я рад, что у меня есть такой друг, как ты. Несмотря на то, что ты бываешь ко мне жестока, ты все же помогаешь мне, как никто другой. Не знаю, чем я это заслужил, и потому я вдвойне тебе благодарен. Ты вытягиваешь меня из самых темных пучин тоски, ты действительно «нечто», как говорит Джейсон. Может, мне в тебя влюбиться? — усмехнулся он.

— Вряд ли ты на это способен. Я же тебя раздражаю с первой нашей встречи, — подмигнула ему я. Мы повернули в сторону моего временного пристанища и продолжили беседу.

— Знаешь, со стороны моя ситуация может показаться дико глупой, но, думаю, ты не будешь смеяться, — сказал Тим.

— Смеяться над трагедией жизни может только человек без чувств, — ответила я.

— Ну, трагедией это не назовешь, просто небольшая драма. А может, и трагикомедия — это как посмотреть, — грустно улыбнулся парень. — Я очень любил маму, она была как ангел: белокурые волосы, хрупкая фигурка, прекрасное личико, а главное, она была очень доброй и нежной. Ко всем, кроме меня — меня она почему-то в упор не замечала, но я думал, это потому, что я еще ничего не умею, и маме просто скучно возиться с маленьким ребенком, ведь у нее столько интересных дел. Всё оказалось куда прозаичнее. Мать давным-давно хотела бросить отца ради карьеры актрисы, но узнала, что беременна, а потому и разговора о кино быть не могло. Она хотела сделать аборт, но отец влетел чуть ли не в операционную и забрал ее домой. Они поженились, родился я, но мать меня ненавидела, так как я сломал ей жизнь, а отец понял, что не смог добиться ее любви с помощью ребенка, так что довольствовался хотя бы тем, что она его терпела. Он тогда думал, что она оставалась с ним ради меня, и потому пытался заботиться обо мне, хотя, если честно, не думаю, что я был ему нужен: он был помешан на матери, а остальное его не волновало. В один прекрасный день мать собрала чемоданы и исчезла, велев мне передать отцу, что наконец-то она нашла продюсера и уезжает за своей мечтой. Отец был в ярости, он понял, что не я удерживал маму, а невозможность пробиться в шоу-бизнес без связей, и что если он хотел ее удержать, надо было ограничивать ее контакты, а не полагаться на никчемного ребенка. В конечном итоге, он сжег все ее вещи и забросил меня. Я рос сам по себе, да, в общем-то, и не жаловался, только вот отец, уходя в очередной запой, всё чаще говорил, что я слишком похож на мать и что «эту морду давно пора изукрасить». Знаешь, если честно, я был бы рад, если бы он хоть раз меня избил. Тогда у меня был бы весомый повод возненавидеть его, а так я не мог отделаться от чувства вины за то, что не остановил маму, за то, что даже не попытался этого сделать. Когда мне было тринадцать, я понял, что эта внешность раздражает не только отца: на меня вешались девчонки, а парни ревновали, что приводило к дракам, а отец лишь смеялся, завидев очередной синяк на моем лице. Ну как же — изукрасили наконец. А потом одна девочка, старше меня на два года, заявила, что хочет со мной встречаться. Я ликовал. Ну как же, королева школы, мечта всех парней, красавица, да еще и старше меня — как не влюбиться? Я втрескался в нее по уши. Зря. Через месяц она вывесила на стенде в холле мои фотографии в самых дебильных костюмах и позах, какие только можно себе представить — я сам соглашался фотографироваться в этих «нарядах», так как она говорила, что просто мечтает меня в таком увидеть. Это был позор. Но еще большим позором было то, что среди этих фото оказалось мое фото в душе, без одежды, которое она, вероятнее всего, сделала, когда оставалась у нас ночевать. Она тогда сказала, что родители оставили ее на выходные одну и ей страшно ночевать дома. Я с боем отвоевал у отца разрешение на то, чтобы она у нас переночевала, и вот чем это закончилось. Меня просто растоптали. И как ты думаешь, почему? Она сказала, что хотела всем доказать, что я просто самодовольная пустышка, у которой кроме внешности ничего нет, даже гордости. Ее раздражало то, что ее, королеву школы, сравнивали с каким-то парнем, который еще и на два года младше. А самое обидное для нее было то, что сравнения эти были не в ее пользу. Я просил отца перевести меня в другую школу, пусть бы мне пришлось ходить в соседний город, но он лишь смеялся и говорил, что «наконец-то эта смазливая рожа получила по заслугам». Эта девчонка сделала бизнес на продаже моей обнаженной фотографии, половина девочек в школе превратили их в закладки и пошленько хихикали, открывая учебники. Парни злились, девчонки забавлялись и приставали с непристойными предложениями, а я возненавидел свое лицо окончательно и бесповоротно. Тот сумасшедший бум быстро прошел, обо мне все забыли, но всё равно все девушки, подходившие ко мне с признанием, на вопрос: «Почему же я тебе понравился?» — отвечали: «Ну, ты такой красивый». В общем, это просто глупая история, о которой сейчас помню только я, так что она не имеет никакого значения, — подытожил парень.

— Имеет, — отозвалась я. — Всё, что происходит, влияет на людей и на их будущее, неважно, большое это событие или маленькое. Ты испытал унижение и разочарование, предательство и ненависть. Ты столкнулся с людской злобой и жестокостью. Вряд ли можно сказать, что это не имеет никакого значения, раз остальные участники тех событий о них позабыли. Если свеча догорела, это не значит, что пламени не было. Ты сильнее, чем думаешь, раз смог адаптироваться к этому и начать жить для себя. Твоя история объясняет твое желание, чтобы все забыли о твоей внешности, и оно перестает быть таким уж необычным. Не думаю, что стоило волноваться о том, что над таким будут смеяться. «Дети — это монстры, которых черти выгнали из ада, потому что не смогли больше их выносить», — писал Рэй Брэдбери. Он абсолютно прав: дети гораздо более жестоки, чем взрослые. Они не думают о том, что то же самое может произойти и с ними, или что им отомстят. Они делают только то, что хотят, а потому ни один взрослый не сравнится с ребенком в жестокости. Ты столкнулся с этим, и тебя это ранило. Ранение оказалось не смертельным, но шрам остался, и он болит. Не важно, забыли те люди о случившимся или нет: каждый раз, когда ты их видишь, вспоминаешь произошедшее и пугаешься, что тебя снова высмеют, снова унизят, снова предадут. Ты не знаешь наверняка, но ты предполагаешь, что тот, кто примет тебя таким, какой ты есть, не причинит тебе такой боли, поэтому ты так яростно ищешь его. Я верю, что ты найдешь такого человека, попробуй поверить в это и ты, — я улыбнулась Тиму, а он улыбнулся в ответ.

Мороз крепчал — у меня уже зуб на зуб не попадал, а руки онемели. Я зябко поежилась и начала растирать ладони. Тим удивленно на меня посмотрел, потом укоризненно покачал головой, протянул руку и сказал:

— Что ж ты даже о такой малости попросить не можешь, а?

— Не поняла, — ответила я, глядя на протянутую руку. — Ты чего?

— Чего-чего! Руки давай — греть буду, вот чего!

Я покраснела, как помидор, но послушалась. Сопротивляться сейчас значило бы нарваться на огромный скандал, и потому я, скрепя сердце, подчинилась. Руки Тима были теплые и мягкие, он умело растирал мои ладони, периодически поднося их к самому лицу и выдыхая. Его дыхание обжигало, а умелые движения расслабляли. Я и не заметила, как отогрелась.

— Спасибо, — сказала я, когда он отпустил меня.

— Да не за что, давай, прячь левую руку между пуговицами пальто, а правую я согрею, — он снова взял меня за руку, а я последовала его совету.

«Как же здорово идти вот так плечом к плечу, держась за руки и никуда не спешить», — подумала я и улыбнулась. Через несколько минут мы подошли к двери, и Тим поспешил ретироваться: он не хотел видеться с Лили, зная, что это приведет лишь к очередному скандалу.

— Знаешь, я раньше не мог так спокойно рассказывать об этом, всегда думал, что меня высмеют или сочтут идиотом. Да, в принципе, так оно и было. Эта история всегда всех смешила. Ты мне сегодня очень помогла. Я на многие вещи посмотрел под другим углом. Спасибо.

— Если захочешь о чем-то поговорить, не важно о чем, приходи, я всегда тебя выслушаю.

— Круто, приду. Кто же отказывается от помощи профессионального психолога? — хихикнул парень.

— Действительно, кто? — улыбнулась я. — Только не стоит думать, что я помогала тебе как психолог. Я помогала как друг.

Он ослепительно улыбнулся в ответ и зашагал прочь.

========== В пустом доме страхи оживают ==========

В доме было тихо и пустынно: дядя с утра уехал по делам в Сиэтл, Лили его сопровождала. Они должны были вернуться не раньше следующего утра, а мне было решительно нечем заняться: материалы, которые я просила подобрать отдел кадров, так и не подготовили, а встреча с рекламщиками была перенесена в последний момент. Оставалось всего три недели до Рождества, и я отчаянно не хотела уезжать из Олд-Гемпшира, из этой тихой и спокойной жизни, где у меня столько друзей, и где мне не нужно фальшиво улыбаться всем подряд. В этом городке живут открытые и жизнерадостные люди, по крайней мере, такими были Тим, Джейсон и Лили, и я начинала чувствовать себя такой же. Мне даже начинало казаться, что было бы здорово здесь остаться, закончить учебу в местном университете… «Хватит мечтать! Давай, займись делом!» — приказала я сама себе и прошлепала на кухню в надежде найти хоть один полуфабрикат для сегодняшнего ужина. Размечталась. Лили ненавидела их почти так же, как французских экономистов, а потому я, естественно, не обнаружила в холодильнике ничего полезного. «Придется идти в магазин, а так не хочется, сегодня такой ветер, что добрый хозяин собаку на улицу не выгонит». Я немного помаялась и всё же из двух зол выбрала меньшее: решила обойтись яичницей и салатом. Было обеденное время, но я решила пропустить сей прием пищи, так как трех яиц мне могло хватить лишь на один раз, а ложиться спать на пустой желудок я не любила.