Однажды в Бадабере

А вокруг вздымалась от взрывов земля, разбрасывая горячие осколки. Пули рикошетили от камней, осыпая каменной крошкой мокрые от пота лица.

Стоны, чёрный удушливый дым и смрад висели над дорогой. Из потаенных площадок, в каменных нишах, гулко били пулеметы, не давая поднять головы.

Уже подожгли последнюю БМП Толи Кузнецова. Перестал огрызаться автомат Володьки Перфильева.

Некоторые из духов уже приблизились на расстояние броска гранаты. Рвануло несколько взрывов.

Стрельба не прекращалась, от гулкого эха закладывало уши. Если бы горы могли плакать, то слёзы затопили бы склоны.

Гранатомет ударил сверху слева, темная трасса с красным комочком ткнулась в валун за спиной. Сознание Левчишина померкло. Последнее, что он почувствовал, это горьковатый, резкий запах тротила, который ударил в нос.

Бой был не слишком долгим, но кровавым и беспощадно жестоким. Духи не особо спешили. Они были уверены, что помощь не придёт.

Левчишин пришёл в себя от кислого запаха пороха и гари. Рот забился каменной крошкой с соленым привкусом крови. Он слышал звуки затихающего боя.

Раздавались редкие выстрелы и автоматные очереди, которыми добивали раненых. Рикошетили от камней пули, слышались стоны раненых.

С хищным треском догорала подбитая техника, заволакивая теснину черным дымом, а он краешком уходящего сознания понимал, что это всё. Конец!

В душе у Левчишина была только одна захлестывающая душу тоска. «Будь проклят весь этот гребаный Афган и интернациональный долг... »

Моджахеды подошли к нему. Сергей встал.

Коротко посовещавшись один из моджахедов, сказал:

– Хамрох берим! Пойдешь с нами!

И нагрузив собранным на месте боя оружием, его увели с собой.

* * *

К Левчишину подошёл невысокий смуглый парень. Это Носиржон Рустамов. Выдохнул.

– Всё бля! Не могу больше. Ноги уже как у лошади все в порезах от соломы. Давай перекурим.

Левчишин крикнул:

– Абдурахмон, объявляй перекур! На ударников капиталистического труда мы не подписывались!

Николай Шевченко, которого звали Абдурахмон согласно кивнул головой, достал из кармана пачку сигарет.

Носиржон закурил, лёг на спину, блаженно вытянув натруженные ноги.

Он родился в селении Яйпан, расположенного в Ферганской долине.

В школу почти не ходил и не читал никаких книг, кроме Корана. Отец говорил ему, что это единственная книга, достойная внимания правоверного. Текст Корана был передан пророку Мухаммеду самим Аллахом.

После учебки он оказался в Афганистане. Попал в плен уже на восьмой день. Произошло это так.

Хмурым зимним утром разведчики получили информацию о том, что в кишлаке Чорду скрываются раненые моджахеды. Взвод во главе с лейтенантом и переводчиком выехал для их поимки.

Бронетранспортер сошел с дороги и затормозил на окраине кишлака. Кое–где стелился над саманными крышами дымок, под навесом сельской мечети сидели старики в белых чалмах.

Бойцы, на ходу выпрыгивая из бронемашин, взяли кишлак в кольцо. От страха начали стрелять верблюдов, ослов. Животные разбегались, падали на землю глухо звеня медными бубенцами.

В кишлаке оказались только старики женщины и дети, мужчин не было. Лейтенант приказал вытащить всех взрослых на улицу, чтобы у них узнать, где мужчины. Так и сделали, вытащили стариков, построили, потом через переводчика лейтенант спросил:

– Где ваши сыновья?

Переводчик перевел, и боязливые седобородые старики ответили что-то, робко показывая в сторону гор.

– Они говорят, что в горах, - перевел переводчик.

Лейтенант крикнул:

– Переведи, если в кишлаке найдем оружие, всех расстреляем!

Приказал- Всё обыскать! Цель поиска — оружие, боеприпасы, наркотики, валюта.

Солдаты рассыпались по кишлаку, вламываясь в дома и переворачивая все вверх дном. В одном из домов Рустамов увидел лейтенанта, которого седобородый старик не пускал в какую- то комнату. Старик стоял у входа, завешанного одеялом и расставив руки загораживал вход.

– Туда нылза, товарищ литинант! Там женчин живут. Харам!

– Кому нельзя, а кому можно - сказал лейтенант, и саданул старика в скулу прикладом. Белую бороду залила кровь. Он схватился за лицо и опустился на колени.

В комнате действительно оказались женщины. Громко крича они отворачивали и закрывали лица. Лейтенант дал очередь в потолок, но крик не прекратился. Тогда лейтенант плюнул и вышел на улицу.

Бойцы действовали быстро и жёстко, но, кроме продуктов и немудрёных пожитков, обнаружить ничего не удалось.

Забрали с собой все продукты, жиры, оставив жителей кишлака голодными.

Двери глинобитных домов были нараспашку. Везде воняло керосином, а на земле, словно снег, белела рассыпанная мука.

Собравшись в колонну и оставив за собой разграбленный кишлак, бойцы двинулись на блокпост. Жителям кишлака повезло, что у них не нашли даже патрона, иначе кишлак бы сожгли.

Вечером, спрятавшись за камнями от душманских пуль, несколько солдат завели тесто в солдатских котелках.

Вода, мука, соль, жиры…

Разожгли костёр. Деревянный мусор и резиновые галоши, политые соляркой нещадно дымили.

Сержант тёр грязными руками покрасневшие от дыма глаза.

– Бля-яяя! Заипали уже сухари. Давайте, жарьте скорее. Жрать охота!

Костер чадил. Лепёшки подгорали. Чёрные хлопья ложились на руки, на одежду, на всё вокруг. Как снег. Словно в фантастическом фильме, чёрные лица, чёрные обугленные лепешки…

А ночью в кишлак вернулись мужчины и пришли на пост.

В результате скоротечного, но жестокого боя в живых осталось трое: Носиржон Рустамов и еще двое солдат. Лейтенант был тоже убит.

Их погнали к полевому командиру Парвону Маруху. Заставили снять штаны, чтобы проверить, кто их них мусульманин, а кто нет. Захваченных с ним солдат Рустамов больше никогда не видел.

* * *

Около недели караван шёл в Пакистан. Бывшего рядового Носиржона Рустамова не связывали. Знали, что и так никуда не денется. Бежать некуда. Знал это и он. Поминутно спотыкаясь на ослабевших ногах, послушно шагал за навьюченным мулом. В день проходили километров по двадцать- тридцать. На третий день у него разболелась голова, поднялась температура. Идти стало тяжело и он стал запинаться ещё чаще. Но знал, что совсем останавливаться нельзя. Если будет задерживать караван, тогда его убьют.