Однажды в Лопушках

— Господин, — тихий голос вывел из размышлений. Вот ведь, снова Игнатка подобрался. А главное, ступает, ирод этакий, бесшумно, хоть и знает, до чего Бестужев не любит этого. В ком бы другом и засомневался, может, подумал бы недоброе, но Игнатка верный, что пес.

В волчьей шкуре.

— Что там?

— Беломир явился. Желает побеседовать.

Явился…

Оно-то, конечно, хорошо, ибо побеседовать стоило бы… вот одарили боги детьми, будто в наказание. И силы дали, и дара, и ума… а еще упрямства да своеволия.

Бестужев поднялся.

— Где?

— В кабинет отвел.

— Наталья?

— К себе отправилась. И сердита весьма. С дочерьми беседует…

Учит, стало быть, деда не слушать. А ведь дед не желает дурного… университет этот… вот что там хорошего? Одно непотребство да обычаев попрание. И разврат. Не может не быть разврата, когда девки с парнями вместе учатся. А где разврат, там и до любови недалеко, наверняка с неподходящею особой.

И главное, ежели подумать, то на кой им эта учеба-то?

Неужто и вправду пойдут в присутствие? Работать станут…

Бестужев представил себе внучку где-нибудь на Северах, ладящую контуры плотины, и фыркнул. Дурь это все. И молодость. Все одно потом выйдет замуж, нарожает детишек и забудет про эту свою магию с карьерой вкупе. Так отчего бы сразу? И чтобы рожать от подходящего человека, который и содержать семью сможет, и о детях позаботится… нет, что бы там Наташка ни говорила, но свою кровь Ярополк не бросит.

Сын смотрел мрачно.

Сел.

Вытянул ноги… и мог бы привести себя в порядок. Волосы светлые дыбом торчат. Взгляд… нехороший, будто бы он, Ярополк, виноват в чем.

— Доброго дня, сынок, — произнес Бестужев ласково. Но Мир лишь головой мотнул, челюсть его выдвинулась, а на шее вздулась жилка.

Вспыльчивый.

Непоседливый.

Уж сколько ни пытался Ярополк обуздать натуру младшенького, а ничего-то не вышло. Надо было его в училище отправить, которое военное. Там бы, небось, сделали человека. Но следовало признать, что хорошая сия идея несколько запоздала.

— И чем обязан радости встречи? — Ярополк решил не обращать внимание на детские капризы. Он обошел стол, нежно погладил глобус, вырезанный из глыбы малахита, да украшенный мамонтовой костью.

Жена дарила.

С приговоркой, что вот он, мир, который Бестужев, с его ко власти любовью, всенепременно завоюет. Ошиблась. Мир ему без надобности, да и власть… Ярополк не любит её, но лишь понимает, что лишь тот, кто у власти, способен распоряжаться собственной жизнью.

И не собственной.

— Я звонил, — голос у Беломира был сиплым.

Пьет?

Нет, пить он не пил… маг ведь, и печать ставили полновесную, ибо нет ничего поганей пьяного мага. Но верные люди сказывали, что у себя заперся, на люди и не показывается. Сидит. То ли о любовнике своем, еще та погань, горюет, то ли в целом о жизни.

— Извини, верно, дома не было…

— И не доложили?

Доложили, конечно, уж в доме-то своем Бестужев порядки наладил.

— Запамятовал, — развел руками Ярополк. — Уж прости… дела государственные… в Думе новый проект готовят, а Его императорское Величество подумывает, как бы с британцами отношения наладить. В последнее время совсем уж тяжко стало… Америка, опять же… не разумеют они с их демократией наших устоев. Повадились нападать, обвинять в нарушении прав человека.

Беломир покивал, мол, все-то понимает.

— И все же чем обязан? Или тоже ту статейку пасквильную видел?

— Статейку?

— Про Николашку… бедовый малый, но упрям… я ему еще когда предлагал бросать дурное. Пристроил бы в министерство, а там уж человек талантливый сможет выделиться.

— Особенно с твоей-то помощью, — не удержался Беломир.

— Само собой, кого ж мне еще поддерживать, как не своих… я бы и тебя поддержал, если б ты сам не задурил.

Беломир засопел.

И ведь понимает свою вину… нет, Бестужев и тот скандал мог бы замять. Хватило бы чем заткнуть рты… и заткнул же, не вышло ведь ни словечка за пределы-то кабинету. Тогда-то он просто решил проучить сына, показать, чем его игрища обернуться способны.

— Спасибо, я как-нибудь сам разберусь.

— Вижу, разбираешься, — Бестужев произнес это почти без насмешки. Но Беломир вскинулся.

— Р-разбираюсь…

— Я ж не против, — Ярополк поднял руки. — Сам так сам… ежели помощь нужна будет, то завсегда с радостью…

— Обойдусь. Я пока… просто… пытаюсь понять… — Беломир махнул рукой.

Пытается.

Матушка ему оставила во владение и квартирку, пусть и не в Белой части города, да во вполне приличном месте. И счет у него имелся, и, сказывали, сынок услугу оказал какому-то там купчишке… и вовсе подал заявку на открытие частной лицензии.

Заявку-то пока попридержат.

Ненадолго.

Месяцок там, другой… не с Беломировым терпением столько выждать. Остынет. Бросит. Забудет дурную затею. Где это вовсе видано, чтобы Бестужевы у нуворишей на побегушках работали? То-то и оно…

— Дошел до меня один слух… не знаю, сколько в том правды… будто у Сашки семья была.

— Была, — почти не дрогнувшим голосом заверил Бестужев. — Сам ведь на свадьбе гулял. Или запамятовал?

— Не та, которая напоказ, но настоящая… женщина, которую он полюбил. И ребенок.

Сказал, вперившись взглядом в Ярополка.

И тот смутился.

Самую малость.

— Кто тебе этакую глупость поведал?

— Потемкин, — не стал отпираться Беломир. — А он врать не станет.

— Может, — руки дрогнули, и это навряд ли укрылось от сына, правда, виду поганец не подал. — Может, и не станет, да… только и правды-то… услышал что-то там, а сам не понял, что именно.

— Стало быть, ложь?

— Не знаю… была там какая-то ведьма… но я не вникал.

Беломир усмехнулся.

— А ведь врешь, — произнес он очень спокойно. — Как есть… надо же… я и вправду хорошо тебя знаю. Так что… прав Алексашка, имелась у Сашки любовь.

— Глупость это была! Дурь…

— Любовь.

— Одно другому не мешает…

— Рассказывай, — и прозвучало это непривычно жестко, будто… будто разом вдруг повзрослел младшенький, бедовый, бестолковый… а взял и… и выглянул из глаз его зверь Бестужевской породы.