Однажды в Лопушках

Мыться пришлось в летнем душе. И вновь вспомнилось детство, когда он, Олег, еще понятия не имел, что бывают иные, куда более комфортные условия бытия.

Благо, за день вода нагрелась.

– На, от, – Ирина Владимировна кинула на оградку старую одежду. – Супруга моего покойного, пусть ему на том свете икается. А ты не мнись. Чистое все. Выглаженное. Свое ж вона как изгваздал. Ничего, сейчас в стиралку кину, к утру как новенькое будет…

Чужую одежду Олег надевал со странным чувством общей бредовости ситуации. Чтобы он… вот так… да он…

Под ноги сунулся рыжий кот тех размеров, которые поневоле заставили подозревать, что не все-то так ладно было в роду кошачьих, не обошлось там без рысей.

– Брысь, – не слишком уверенно произнес Олег.

Кошак развернулся и хвост поднял высоко, наглядно демонстрируя, что он думает о всяких там.

Вот зар-р-раза… и еще майка чужая, главное, и вправду чистая, пусть и выстиранная добела почти, оказалась впору. А мягкая. И пахнет травами.

И… может, он головой шибанулся?

Пока ехал?

Или шел?

Не может нормальному человеку нравиться чужая одежда. А Олег вот трогает, щупает… точно, шибанулся. Или зачаровали? Дед сказывал, что с лесовика станется душу подменить.

Он потряс головой, избавляясь от этих чужих мыслей, и решительно в дом вошел.

Пять тысяч… нет, конечно, не деньги. Для него. А вот для местных если…

– Садись. Яишенку будешь? Будешь… куда ты денешься. Разносолов у нас тут немашечки… а она на сальце жареная. Блины утрешние, но уж какие есть. Еще вот мяска сейчас скоренько…

Она говорила и двигалась неспешно, плавно, завораживая. Вдруг показалось, что не было на самом деле ничего-то. Никогда-то он, Олег Красноцветов, не выбирался за пределы деревни. И жил, и живет в старом бабкином доме, вот таком же, с плетеными половичками на полу, с печкою, которую надо бы побелить, с красным газовым баллоном, что прятался за простою двухкамфорной плитой.

Не было.

Ни университета. Ни работы в две смены, когда голова становилась тяжелой и хотелось даже не спать – сдохнуть… ни первых денег.

Ни вторых.

Той удачи, когда Олега взяли в фирму пусть и махонькую, но занимавшуюся делами серьезными. Ни… ничего иного.

– Ешь давай, болезный, – на деревянную доску встала сковорода. Чугунная. С высоким краем, с гладким нутром, где в море растопленного жира плавали белые острова жареных яиц. И сквозь них проглядывали коричневые сухие ломти сала.

Запах шел… одуряющий.

Это от голода. Он ведь только утром и позавтракал, а потому… потому, может, и не великие изыски, так и Олег не сказать, чтобы гурман.

– Ешь…

Ирина Владимировна головой покачала, глядя, как гость её незваный уплетает нехитрый ужин. И подумала, что надо бы весточку Святу послать.

А то ишь, чужаков развелось-то…

Домой я возвращалась часу этак в восьмом, честно отработав полный день. И надобно сказать, гречку ели все, даже Верещагина, выглядевшая донельзя усталой и разочарованной жизнью. На меня она не глядела, в отличие от Синюхина, занявшего место по правую руку Оленьки. Вот он то и дело бросал странные взгляды, хмурился, порой принимался губами шевелить, будто речь тренируя.

И глядеть на это было смешно.

Но я не смеялась. Я сделала, что должно, и домой собралась. Васятка весь извелся от нетерпения.

– В город можно съездить завтра, – некромант вызывался нас провожать, хотя никакой-то в том нужды не было. Места здешние мне были знакомы преотлично, но раз человеку хочется, отчего б и нет. – За продуктами. Если вы не передумали.

Я пожала плечами: с чего бы мне передумывать?

– Тогда, если вас не затруднит, составьте, пожалуйста, список, а то я как-то в делах хозяйственных ничего и не понимаю… – он поглядел на меня.

А я на него.

Васька же не упустил случая ткнуть кулачонком в бок. Вот ведь… я просто так смотрю. Что уже, нельзя поглядеть на хорошего человека? Он даже ничего…

И главное, не отпускает чувство, что где-то я его уже видела.

Где?

– А вы… – он замялся и поглядел на деревню, до которой оставалось всего ничего, вон, и дома видны. Только я с ним туда не пойду. У нас же как, пройдешься разок, так мигом и оженят.

А потом, для полноты ощущений, так сказать, и жизнь придумают. Всенепременно разнесчастную. Буду потом ближайшие пять лет доказывать, что вовсе не было у нас ни брака тайного, ни троих детей, которых мы в детдом отправили, и вообще что человек этот мне сугубо посторонний.

– Вы ведь из местных, да?

– Да, – сказала я, подумавши, что при всей своей тихой прелести жизнь в Лопушках не так и проста.

– Может… у вас какие-то истории есть? Легенды там.

– Хватает, – встрял Васятка, за что заработал щипок. А нечего вперед старших лезть. Но от щипка Васятка отмахнулся. – У нас тут каждый человек, считай, легенда.

И нос задрал.

Мол, вот я как умею говорить. А то, только и умеет, что говорить.

– Даже так? – некромант на Васятку не обиделся, но усмехнулся этак, по-доброму. – Замечательно. Но я, признаться, про усадьбу хотел… одно дело документы, а опыт подсказывает, что порой в них далеко не все попадает.

Я поглядела на некроманта.

На Васятку.

На Лопушки, которые были отвратительно близко, и соврать даже не получится, что идти до них три часа. И опять на некроманта.

– А… что в документах? – спросила я и ресницами взмахнула, как это Ксюха обычно делала, когда желала показаться не очень умною.

– В документах? – он тоже моргнул.

И покраснел ушами.

А Васятка вздохнул этак тяжко, как дед старый, и сказал:

– Своди его к речке, что ли… заодно и поговорите. Про документы.

И отпрыгнул раньше, чем я с затрещиною успела. Ловкий, засранец. Отбежал, язык показал и понесся к деревне, подскакивая, что козел тетки Василисы.

– Извините, – сказала я, чувствуя, что тоже краснею, причем не только ушами, но, кажется, всем своим организмом. – Он… непоседливый. Но не злой. Но к речке могу сводить. Если хотите.

Некромант стал краснее прежнего. Или это просто солнце так высвечивает? Наверняка солнце. Вона, зависло низенько, упреждая, что лето летом, а ночь по распорядку дня все одно положена. Ну, до темноты управимся.