Однажды в октябре

Вертолет, завывая турбинами, летел все дальше на восток, прямо к цели нашего путешествия. Сейчас мы где-то над Финским заливом. Скоро на горизонте покажется Кронштадт. Вертолет стал снижаться еще над Финским заливом, пробивая облака. В Питер мы рассчитывали попасть, обогнув его с севера, чтобы не тарахтеть над самим городом. Со штурманом, моим земляком, мы прикинули, что, зайдя к месту высадки со стороны Пороховых, мы пройдем над дачей Кушелева-Безбородко и выйдем к Таврическому саду со стороны Водопроводной станции. Ее высокая кирпичная башня была хорошим ориентиром.

Еще до отправки экспедиции мы с Бережным и Бесоевым обсуждали опасность нашей высадки с вертолета в Таврическом саду. И пришли к единодушному мнению, что риск минимальный. Ночное появление над городом грохочущий машины, конечно, не останется без внимания, но самой высадке, которая, по нашим расчетам, займет не более пяти минут, никто не успеет помешать. В саду возможен сторож, но он вряд ли сунется к нам, издали наблюдая за непонятным для него явлением. А жители домов на Таврической улице, запуганные уголовным беспределом, вряд ли захотят выйти на улицу – жизнь дороже. Звонить в милицию-полицию никто не станет из-за отсутствия таковых. Ну а после высадки мы бесследно растворимся в темных улицах спящего города. К тому же я знаю все тамошние проходные дворы, где можно мгновенно исчезнуть, и вынырнуть уже на другой улице. Хорошо быть местным, хотя и родившимся через тридцать восемь лет после октябрьских событий…

Остались позади черные форты Кронштадта, вытянувшиеся цепочкой поперек залива. Где-то там бузят и агитируют «за свободу» балтийские «братишки». С ними нам еще придется помучиться, приводя их к общему знаменателю, но это впереди. До Кронштадта руки дойдут еще не скоро.

Вертолет, выйдя в район Полюстрово, стал снижаться. Борттехник махнул рукой, показывая, чтобы мы были готовы к десантированию. Впереди высились громада башни Водопроводной станции и шатер Таврического дворца, слева же виднелись купола Смольного собора.

Высота пятьдесят метров, за раскрытым люком ревет разорванный вертолетными винтами сырой питерский воздух. Перемахнув Неву, мы зависли над Таврическим садом. Высаживаться нам предстояло на площадке, где любители конного спорта занимались выездкой своих лошадей. Это место мне было хорошо знакомо – при советской власти здесь играли в футбол. За забором сада на другой стороне Кирочной высился шпиль Музея Суворова.

Первыми по фалу вниз через открытый люк вертолета соскользнули две «мышки» с ПНВ. Приземлившись, они резво разбежались в разные стороны, и, убедившись, что все в порядке, подали нам сигнал инфракрасным фонариком.

Вертолет стал снижаться. Вот его шасси коснулись земли. Мы быстро выпрыгнули из винтокрылой машины и отбежали в сторону. Взревев двигателями, Ка-27ПС взмыл в воздух и отправился в обратный путь. А мы, подхватив свои вещи, резво пошагали по пахнущему конским навозом плацу в сторону деревянного мостика через одну из проток декоративного пруда.

Местное время 04:55, Петроград. Таврическая улица. Александр Васильевич Тамбовцев

Перебежав через мостик, мы подошли к воротам сада, выходящим на Таврическую улицу. Постояли, прислушались. Было тихо. Никаких сигналов по рации не поступало – значит, «мышки», обеспечивающие нашу безопасность, ничего подозрительного не обнаружили. Бесоев подошел к воротам, отодвинул засов и приоткрыл одну из створок. Мы протиснулись в образовавшуюся щель. На улице, вместо привычного асфальта, под ногами оказалась булыжная мостовая. Мы дождались, когда прикрывавшие нас бойцы Бесоева перемахнут через ограду сада, и отправились в сторону Тверской улицы. В руках у меня был деревянный чемодан-сундучок, где лежал ноутбук и прочие нужные для работы вещи. На углу Таврической и Тверской мы полюбовались домом со знаменитой «башней из слоновой кости» поэта-символиста Вячеслава Иванова.

С Таврической мы свернули на Тверскую, а с Тверской на Кавалергардскую. Идти нам было меньше километра. На пустынных улицах не наблюдалось ни одной живой души. Лишь на пересечении Кавалергардской и Шпалерной навстречу попался припозднившийся прохожий, но, увидев нас, испуганно шарахнулся в подворотню. На афишных тумбах болтались обрывки каких-то плакатов, улицы освещались редкими фонарями, лампы которых горели в полнакала. Было сыро, темно и неуютно.

На углу Шпалерной, там, где в мое время стоял памятник Дзержинскому, виднелись одноэтажные корпуса Аракчеевских казарм. До начала войны в них находилась Офицерская кавалерийская школа, которой одно время командовал генерал Брусилов. Сейчас здание казарм было бесхозным, частично разграбленным местными жителями.

А вот и цель нашего путешествия – массивный пятиэтажный дом в стиле модерн. Именно в нем и располагалось Товарищество печатного и издательского дела «Труд». В этой типографии сегодня печатался очередной номер большевистской газеты «Рабочий путь».

Мы остановились и стали совещаться. В типографию я решил отправиться вместе с Бесоевым. Ирину пока брать с собой не стали. Женщина, тем более красивая – это отвлекающий фактор. А беседа со Сталиным предстояла серьезная.

Найдя нужную вывеску, мы вошли в темный пахнущий сыростью и кошками подъезд. Там впотьмах я столкнулся с невысоким плотным мужчиной, выходившим из дверей типографии. Он ударился коленом о мой сундучок и сквозь зубы выругался: «Шени деда…» Я понял, что это не кто иной, как сам товарищ Сталин, собственной персоной.

– Гамэ мшвидобиса, генацвале (Добрый вечер, дружище), – поприветствовал я его по-грузински.

Тот изумленно ответил:

– Гагимарджос… – И потом, справившись с удивлением, спросил уже по-русски: – Товарищ, а мы разве с вами где-нибудь встречались? Я не могу в темноте разглядеть ваше лицо.

– Товарищ Сталин, мы к вам пришли по важному делу, – сказал я, – информация, которую мы вам хотим сообщить, еще не известна никому в Петрограде. Вы можете опередить всех, опубликовав ее на первой полосе вашей газеты. Завтра – точнее, уже сегодня – «Рабочий путь» будут рвать из рук мальчишек-газетчиков.

Заинтригованный Сталин задумался. После недолгих размышлений в нем сработал инстинкт журналиста, и он пригласил нас в типографию, где для редактора большевистской газеты был отведен небольшой закуток. На небольшом столе стоял чайник, и рядом – несколько стаканов в подстаканниках. Тут же присутствовал заправленный серым одеялом топчан. Я подумал, что порой Сталину приходится есть и ночевать прямо на рабочем месте.

В помещении знакомо пахло типографской краской, в центре комнаты стоял линотип. Рабочий пронес мимо меня набранную полосу и положил ее на верстак.

При свете десятилинейной керосиновой лампы мы более тщательно разглядели друг друга. Сталин сейчас не был тем монументальным вождем Страны Советов, которого мы привыкли видеть в фильмах о войне или послевоенном времени. Ему было всего сорок лет, и выглядел он как обычный кавказец. Одет он был просто: солдатская гимнастерка, брюки, заправленные в солдатские сапоги, поношенная серая куртка…

С не меньшим любопытством и настороженностью Сталин разглядывал и нас.

– Давайте представимся друг другу, – сказал Сталин. – как меня зовут, и кем я работаю, вы, похоже, уже знаете. А вот я не знаю, с кем имею честь беседовать…

– Тамбовцев Александр Васильевич, – ответил я, – некогда специальный корреспондент одного из информационных агентств. Можно сказать, ваш коллега.

– Старший лейтенант Бесоев Николай Арсентьевич, – представился мой спутник.

Сталин с интересом посмотрел на него. То ли ему показалась знакомой эта осетинская фамилия, то ли он удивился тому, что вроде бы сухопутный офицер носит военно-морское звание.

– Как к вам обращаться? – спросил Сталин после небольшой паузы. – «Господа» или «товарищи»?