Однажды в России

Все, что умел Страшила, который до этого дрался два раза в жизни - это обрушиться на противника всем своим весом. Тем более, враг попался щуплый.

Но не тут то было. Верткий, как мангуст, гад все время оказывался не там, где его хватал клоун с разбитым носом. Вместо врага Страшила ловил только его кулак или, того хуже, носок старой кроссовки.

Страшила плакал, и слезы мешали ему видеть, что происходит. Краем глаза он заметил, что Генке приходится туго. Его противник тоже был спортсменом и, кроме рук, умел пускать в ход ноги. Причем метил в те места, на которые в боксе наложено табу. По яйцам, проще говоря.

Генка танцевал вокруг, держа дистанцию и выжидая.

Только когда третий подонок пришел в себя, Страшила начал орать.

– Вставайте, суки!
– крикнул он.

– Чего разлеглись, бараны ебаные!?

Сквозь слезы ему удалось разглядеть, как с гальки поднимается фигура. За ней следом - еще одна. Потом ему в голову попал камень, и он отключился...

Когда он пришел в себя, солнце уже припекало. Генка навис над ним с опрокинутым стаканом. Страшила понял, что вода из этого стакана только что затекла ему за шиворот. У него сильно болела голова и нос. Еще шатался нижний зуб спереди, а губы казались склеенными и толстыми, как у негра.

– Хорош, - улыбнулся Генка.
– На себя посмотри, - попробовал сказать Страшила, но у него ничего не вышло. Губы отказывались принимать участие в речи.
– Ладно уж. Полежи еще часок, я тут пива принес. До поезда еще есть время.

При мысли о пиве Страшила оживился. Чтобы перестать чувствовать себя клоуном и начать - героем, ему не хватало как раз бутылки-другой. Он приподнялся и сел.. Голова гудела и кружилась.

Кроме Генки и сумок, рядом никого не было. Остальные челноки как будто померещились. А сумок почему-то было не пять, а шесть. Страшила, не решаясь снова заговорить, вопросительно кивнул на чужую сумку.

– Надарили, - поняв вопрос, ответил Генка.
– За то, что отвадили этих шакалов... Надолго ли...

Страшила показал Генке большой палец. Ура! Генка повторил его жест. Костяшки пальцев на его правой руке были разбиты.

Он хлебнул пива и посмотрел на море. Оно на Адриатике имело удивительный лазурный цвет. И только на горизонте начинало темнеть, как будто под водой, не опускаясь на глубину, жила сама ночь.

– Никогда я не был на Босфоре, Ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее голубым огнем. Не ходил в Багдад я с караваном, Не возил я шелк туда и хну...

Генка поглядел на Страшилу без улыбки...

– Наклонись своим красивым станом, На коленях дай мне отдохнуть...

* * * - И хотя я не был на Босфоре Я тебе придумаю о нем. Все равно - глаза твои, как море, Голубым колышутся огнем.
– Ну, вот. И до стихов докатились...
– А что, Катя. Вы не любите Есенина?
– А кто это?
– Блеск. Катюша, вы - прелесть.
– Спасибо.
– Не за что. Так вы меня не боитесь больше?
– Почти.
– Почти что?
– Почти не боюсь. Вы так сладко спали...
– Храпел, наверное?
– Было дело. Но совсем чуть-чуть. А я пила водку, между прочим. С Петей и Михалной.
– Это заметно.
– Да ну вас.
– Да ну меня. Давайте поговорим о вас, Катюша.
– Давайте.
– Вы созрели для этого?
– Да.
– Валяйте, рассказывайте. Что вас занесло в Москву и что унесло оттуда?
– Ноги. И желание начать жизнь сначала.
– А чем вам не нравилась старая?
– А чем она может понравиться? Вы ведь тоже жили в Энске.
– Было дело.
– Значит, сами все понимаете.
– Понимаю. Так почему не зацепились в Москве?
– Пробовала. Жила у подруги, искала работу.
– И?
– И не нашла. То, что я умею, никому не нужно. А то, что нужно, я не умею.

– Или не хотите.
– Или не хочу.
– Сколько вы прожили в Москве?
– Год.
– Маловато.
– Достаточно, чтобы все понять...
– Напрасно вы так. Я как-то разговаривал со старым московским таксистом. Он сказал мне, что уже пятнадцать лет крутит баранку в этом городе. И все еще не знает его.
– Я - не таксист.
– Все мы едем куда-то.
– Без пассажиров.
– А прошлое?
– У меня его нет.
– Врете, Катя.
– Однако, Гена. Вы себе много позволяете.
– Пока что я не позволил себе ничего.
– Вот и не надо.
– И не буду.
– Хорошо едем.
– Катя сморщила нос и посмотрела на Гену со злостью.
– Как умеем.

Гена посмотрел за окно. Поезд уже давно въехал в тоннель ночи и остановился. А мимо с грохотом неслись фонари...

* * * - Девушка, вам есть что скрывать! Я знаю!
– Чего?..

Молодая бабища остановилась около Страшилы и посмотрела на него испуганно.

Мимо Страшилы вообще трудно было пройти, не оглянувшись.

Разряженный в пух и прах, он торчал в торговом ряду, как шишка на лысине. Он не стоял за прилавком, как соседи, а носился перед ним, хватая за руку каждого встречного и поперечного. После стычки в Сплите Страшилин нос глядел в сторону, и один зуб пришлось удалить. Как ни странно, это придало его физиономии законченный вид балагура и весельчака.

Итак, дородная деваха остановилась перед Страшилой и ждала, что он еще скажет. Они славно смотрелись рядом. А Страшила интимно понизил голос и забормотал скороговоркой:

– Ваша талия... Ну, вы понимаете, я и сам страдалец... В общем, вам нужно носить свободное... Могу предложить пальто, в котором и сам бы ходил, не снимая... будь я женщиной... особенно такой, как вы, мадмуазель...
– Чево-чево?..

Из за спины девицы Солнцем взошла ее мамаша. Она недовольно покосилась на Страшилу, но прохвост улыбнулся ей во все зубы, и она не смогла сдержать ответной улыбки.

– Мадам, объясните вашей дочери, что я желаю ей счастья. Я и мое пальто... Взгляните...
– в руках у Страшилы по мановению волшебной палочки само собой возникла югославская тряпка.
– Посмотрите на эту ткань... Это котенок, а не ткань. Хочется поставить перед ним блюдце молока, правда? Попробуйте. Погладьте его...

Мамаша послушалась и погладила. Страшила, сладко мяукнув, распахнул пальто и взмахнул им, как тореадор.

– Мадам! Вам оно тоже пойдет... Но... Вы понимаете... Ваша дочь не может носить приталенное... Она у вас такая красавица!.. Но приталенное - это не то, что вам нужно...
– Ма-ам... А я хотела как раз приталенное... Без пояса...
– Оооо!
– Страшила, кажется, приготовился падать в обморок.
– Ну конечно! О каком поясе может вообще идти речь... Я специально откладываю все пояса, чтобы потом сделать из них веревочную лестницу... Вы знаете...
– он снова понизил голос - в прошлой жизни я был графом Монте Кристо... Теперь страдаю от генетических воспоминаний...

Неся эту чушь, он успел облачить несчастную тумбочку в пальто и теперь отпрыгнул назад.

– Боже! Боже мой! Мадам! Я хочу сделать предложение вашей дочери. В этом пальто она неотразима!
– А у вас есть с другими пуговицами?
– С другими пуговицами? Да у меня их столько, чтобы хватит на пристегивание Америки к Китаю, мадмуазель. Какие хотите? Золотые? Деревянные? Пластмассовые? Есть пуговицы из слоновой кости... Чтобы сделать каждую из них, в Антарктиде забивают одного слона. Делают из бивня пуговицу, а остаток сжигают в печи...
– Да ну!
– Представьте! У меня целое стадо этих пуговиц! Еще вчера оно носилось по саванне и громко мычало, вдыхая тропические ароматы...
– Вот рукав...
– Рукав? Кто сказал "рукав"?
– Длинноват...
– Боже... Вам просто необходимо прятать руку своей дочери. Иначе ее каждый день будут просить. И сердце. Десятки кавалеров. А когда наружу точат только пальчики...
– Страшила галантно взял названное в свою лапу, - У вас еще есть шанс дойти до дома без толпы женихов...

Сомлевшая девица таращилась на Страшилу. А он продолжал заливаться соловьем...

– Нет, вы только посмотрите, мадам! Еще вчера ваша девочка ходила в школу, путаясь в косичках... А сегодня... Принцесса... Нет! Королева!..
– Разбойник... Ну что, Маша? Нравится?
– Ох, - простонала Маша. Осталось неясным, нравилось ей пальто или продавец, но очевидно было одно: идти дальше ей расхотелось...
– Ладно, молодой человек. Берем.
– Эх...
– Страшила посмотрел на пальто, будто расставался с лучшим другом...
– Берите. Оно принесет вам счастье...
– А вы бы зашли к нам на чай, - пробасила мамаша, отсчитывая деньги.
– Не вопрос, мадам. Ждите в гости. Запишите ваш телефон прямо на этой купюре... Нет... Не на десятке. На полтиннике... Десятка этого не заслужила...
– До свидания, молодой человек. Ждем вас.