Однажды в России

Генка быстрым шагом пролетел по Кропоткинскому бульвару и выскочил на Арбат. Едва на попав под 39-й троллейбус, он сбавил шаг и помчался по узкому тротуару к дому с яркой вывеской "Самоцветы". Там жила Анюта со своей теткой. Куда же, как не в этот дом, было нести на руках свое счастье?!

Генка взлетел на пятый этаж, обогнав медленно ползущий лифт. Он позвонил не два и не три раза. Он просто облокотился пальцем на звонок и стоял так, крича вместе с ним. Пока не открылась дверь. Когда Анина тетка открыла замок и высунула наружу длинный театральный нос, он готов был расцеловать его прямо здесь, не дожидаясь, пока тетка подставит щеку. Впрочем, она ее никогда и не подставляла. Это была строгая, "вся в себе", тетка.

– Здравствуйте. Анюта дома?
– Нет ее.
– Как "нет"?
– Генка не подумал о таком варианте...

– А где она?
– Не знаю... Да ты проходи, попьешь чаю...
– Как - не знаете...
– Гена был поражен. В его сегодняшнем ликующем мире вдруг образовалась трещина, из которой повеяло холодом. Потом сам собой нашлось спасительное объяснение.
– Она - на экзамене?
– Нет, - сказала тетка. И строго, как бы отсекая лишние вопросы, добавила.
– Срезалась она вчера. Не прошла по конкурсу.
– Как?..
– Генка чуть не сел не пол. Он не мог представить себе, чтобы великая Анюта, его Анюта, срезалась на каком-то там экзамене... Ему вдруг представился Страшила, только он был уже не Страшила, а Анюта. Но так же грыз ногти и смотрел на потолок, надеясь найти там ответ...
– Да ты проходи, Гена. У меня как раз чайник закипел.

Генка, как во сне, зашел в прихожую и прошел за теткой на кухню. Там свистел чайник. Тетка начала колдовать над чашками, а Гена тупо наблюдал за ее спокойными движениями.

– А куда она пошла?
– Не знаю. Она мне не отчитывается.
– И давно?
– Со вчерашнего вечера нет... Да ты не волнуйся. Она уже звонила, и утром, и днем. Куда-то уехала с компанией. На дачу, что ли...
– То есть как... То есть как "не волнуйся"!?
– крикнул Генка.

Все его неистовство, которое уже час искало выхода, сменило окраску и бурей поднялось в душе. С вышки счастья он головой вниз свалился в сухой бассейн ревности и горя.

– Да так, - спокойно отрезала тетка.
– Не волнуйся, и все тут. Ничего с ней не случится.
– Как вы могли ее отпустить?! На всю ночь, в незнакомом городе!
– Этот город сам решает, кого ему забирать...
– тихо сказала тетка. Она ставила на стол чашки, сахарницу и печенье. Но Генку эта идиллия разозлила еще больше.
– Послушайте, Татьяна Николаевна!..
– начал он, закипая на манер чайника.
– Нет, это ты меня послушай, - грозно сказала тетка.
– Ты ей не сват и не брат! И не муж, между прочим! Сам должен понимать, что тебе с твоим счастьем ей лучше сейчас на глаза не показываться. Пусть сначала успокоится. Потом и встречайтесь.
– Вы... Я... Мы должны ее найти!
– Ищи, - горько усмехнулась тетка и подошла к окну. С пятого этажа, сквозь "небоскребы" на Калининском, видно было пол-Москвы.
– Ищи! Я свое уже отыскала в этом проклятом Городе...

Она тяжело села на стул и положила себе кусочек сахара. Ее ложка, как маятник, качнулась в чашке. Генка смотрел на тетку и ненавидел ее. И ненавидел Анюту. И поезд, который привез их обоих в Москву. Ему становилось все хуже и хуже...

– Гена!
– Что?
– Я давно хотела с тобой поговорить...
– Ага. Сейчас самое время!
– Не груби, пожалуйста. Лучше скажи мне. Ты очень любишь Аню?
– Это мое дело.
– Допустим. А хорошо ли ты знаешь ее?
– Достаточно. Уже одиннадцать лет.
– Да, - согласилась тетка, - это - немало. И все таки, как ты ее любишь?
– Я...
– в растерянности Генка хлебнул чаю, но это не помогло.
– Кто вам сказал, что я ее люблю?
– А разве об этом нужно говорить?
– в глазах у тетки пробежала искра, и Генка понял, что она улыбается. Вдруг за морщинистым теткиным лицом он разглядел маленькую девочку, которая так же, как и он, однажды приехала из Энска в Москву. За своим счастьем. И Генка понял, что эта девочка знает больше, чем он. И об Анюте. И о Москве. И о нем самом.
– Пойду я, - хмуро сказал он.
– Как знаешь, - сказала тетка, - а за Аню не волнуйся. Ей сейчас плохо, но, если понадобится твоя помощь, она сама к тебе придет. Главное - чтобы ты оказался на месте, когда это случится.
– Куда я денусь?..
– горько сказал Генка. Весь этот день, такой счастливый, Главный День, был брошен коту под хвост.
– Вот и хорошо, - сказала тетка.
– Вы ей не говорите, что я приходил. И что поступил, тоже не говорите. Сам скажу.

– Умнеешь на глазах. Хорошо, Геночка. Так и сделаю. Счастливо тебе.
– До свидания...

Генка не помнил, как добрался домой.

– Ты чего. Неужели срезался?
– в вопросе Вовчика было искренне участие, и Генку это согрело. Сам Вовчик уже неделю как прошел последний экзамен и теперь у ежедневных пьянок появился повод.
– Нет. Поступил.
– Ну, ты даешь! А чего такой мрачный?
– Живот болит...
– Ха! Чуваки!!!
– заорал Вовчик в комнату, - Генка поступил! Урраааа!

Дружный вопль из гостиной показал, что гости совершенно не огорчены новостью. Напротив. Все уже давно привязались к странному молчаливому парню и даже полюбили его за рахметовский характер. Он был примером, которому лень подражать, но которым можно гордиться перед друзьями.

Все высыпали в прихожую и кинулись к Генке обниматься. Тут же появился дежурный стакан. Генка выпил его залпом и попросил добавки. Потом, из чистого гусарства, выпил из горлышка целую бутылку портвейна. И не пошел, как обычно, за свои учебники, а плюхнулся на диван между каким-то пижоном и его нарядной подружкой.

Потом зазвучала странная музыка, к которой он уже успел привыкнуть и даже полюбил. Потом стены пустились в пляс, и он почти ничего не соображал.

А еще потом с ним рядом оказалась Надька. И больше вокруг не было никого. Наверное, они попали в знаменитую родительскую спальню, куда вход был запрещен. За исключением особых случаев.

Но сегодня был особый случай. И Генка, почти не соображая, что делает, впился в Надькины губы.

– Дурачок...
– прошептала она, - Не торопись... У нас вся ночь впереди...

И новоиспеченный студент 2-го Московского Медицинского института имени Н. И. Пирогова перестал торопиться. Впереди была целая жизнь, не то, что ночь... Ночь, впрочем, тоже...

* * * - Ген, вставай!..
– Ой... Светик!..

Генка сквозь сон удивился тому, что Светик пришла к нему сама. Обычно ее приходилось искать по всем больничным постам и палатам. Он потянулся к ней, чтобы обнять.

– Генка, брось! Мизерный на роды зовет...
– Какие народы?
– Какие, какие! Обычные роды! Вставай и давай будить Самоху и остальных. Вы там все нужны!

Генка вывалился из сладкого сна на пол. Нашарил рукой одежду и принялся кое-как одеваться. Света перебежала к Самохе и схватила за плечо.

– Олежка! Поднимайся! Роды тяжелые, Мизерный зовет...
– Страшила! Вставай, хрен моржовый! Роды!
– Кока, Женька! Аврал!

Через пять минут, заспанные, в халатах, застегнутых не на ту пуговицу, они мчались вслед за Светкой по ночному больничному коридору. Собственная спальня, где несколько сиротских раскладушек стояли на кафельном полу бывшей душевой, отсюда казалась им раем.

– А где Тимофеич?
– на бегу спросил Генка. Тимофеич был акушер и хирург, правая рука главврача со смешной фамилией Мизерный.
– В Москве!..
– А остальные?
– Петрович свалился с гриппом. Вот тебе и остальные...
– Так мы что, сами будем роды принимать?
– от ужаса Генка проснулся окончательно.
– Нет, конечно. Мизерный там, и я на подхвате...

...Огромная баба с трудом помещалась на узкой родовой кровати. Она не кричала, и это было страшнее всего. Она только глубоко дышала, и все равно серела на глазах, как мартовский сугроб.

Мизерный - громадный мужик с мясницкими руками - орал на нее матом.

– Тужься, сука! Тужься, кому говорю! Разлеглась тут, блядь, отдыхает. Тужься!.. Так, пацаны, по местам. Генка со Страшилой - жмите на пузо, Самохин - ко мне, принимать будем. Костик, следи за давлением... Светка, не путайся под ногами... Да тужься ты, сволочь!..
– Как жать?
– спросил Генка. Его голос дрожал. Такой полевой обстановки у них еще не случалось. Практика есть практика. Но одно дело - стоять и смотреть, и совсем другое...
– Как жать? Клади ей руку на пузо, локтем сверху. Так. Хватайся с другой стороны за стол. Взялся?
– Да.
– А теперь повисай всем телом. Понял?
– А не раздавлю?
– Портвейн раздавишь, когда все кончится. Понял? Дави! Страшила! Ты - то же самое с другой стороны. По местам, сукины дети. Давите так, чтобы вылетело как из пушки.