Огарок свечи для грешников

– Беги!

И Веста, подобрав двумя руками штанины больничной темно-синей пижамы, ринулась вверх по ступеням.

Мужские общие спальни располагались в правом крыле второго этажа. Всего их было четыре. Каждая вмещала в себя до двадцати человек. Босая Веста неслась по коридорам и представить не могла, как ей отыскать нужную постель. Она не знала, что Крис сбил с ног обоих санитаров и дал ей десятисекундную фору. Но даже если бы и знала, то ответила бы, что это слишком мало. Прикинув в уме, что из 168 сгоревших примерно половина приходится на персонал, особо буйных пациентов в одиночных камерах в подвале, наказанных, вроде Вадима, и пациентов из вип-палат, то поделив примерно пополам оставшуюся половину, она пришла к выводу, что мужские спальни, скорее всего, заполнены под завязку.

Конечно, Веста не собиралась прислушиваться к Крису и трясти постель Отца Алексия. Она была больше, чем уверена, что поджигателем станет Тухлый. Что он уже припрятал огарок под подушкой именно поэтому так мастерски отводит от себя подозрения в сторону тех, кто способен на поджог, исходя из прошлого печального опыта. Проще всего перевести все стрелы на того, кто находится рядом. Она была почти уверена в том, что даже кровати этих двоих находятся рядом, раз Тухлый решил обвинить именно отца Алексия, а не кого-либо другого.

Она слышала топот за спиной и крик одного из санитаров:

– Саня, в твою сторону движется агрессивная психичка, будь осторожен!

Веста мысленно поблагодарила изобретателя рации, который её еще не изобрел, либо не пустил в массовое производство в 80-е годы прошлого столетия. Благодаря воплям этого идиота она могла знать, в какую сторону бежать не следует.

Увидев на двери табличку "Мужские спальни", она распахнула створки и ворвалась в пустой коридор. Оглядевшись в поисках швабры, которой можно было бы заблокировать ручку, она уже вслух поблагодарила нерасторопную уборщицу, которая умудрилась бросить свои орудия труда прямо в углу психбольницы.

– Здоровья тебе и ума побольше, кем бы ты ни была, чудесная тетя Мотя - выдохнула она, артистично запрокинув голову.

Исходя из собственного жизненного опыта, она знала, что искомое никогда не находится с первой попытки. Но, всё же заглянула в спальню, на двери которой красовалась единичка, аккуратно выведенная белой краской. Под ней был наклеен белый медведь из советского мультика.

– Детский сад какой-то, - проворчала она.
– Спальня медвежаток, спальня зайчаток.

– Мужики, мне адекватный парень нужен, который коросту со своих щек жрет!
– закричала она в полутьму большой комнаты.

Ответом ей был только скрип кроватей и тихонькое похрюкивание. Весту передернуло. В голову пришел детский сад, где их точно так же укладывали спать в тихий час и они точно так же ворочались в кроватях, когда не могли уснуть. Звуки были точь-в-точь.

Развернувшись, она плечом открыла следующую дверь, на которой под цифрой два действительно был наклеен заяц с барабанами, вырезанный с новогодней открытки.

– Вы, мать вашу, чертовы непредсказуемые оригиналы!
– с ядовитым сарказмом закричала она в сторону главной двери, которую дергали санитары. Хлипкое дерево с отваливающимися ручками обещало вот-вот разлететься.

Веста огляделась во второй спальне и что есть сил побежала к третьей. Босые ноги разъезжались в стороны вместе с красным советским паласом, лежавшем на пятнистом линолеуме. Это значительно влияло на её скорость. Но рухнувшие за спиной створки, заставили её приложить максимальное количество усилий, чтобы как можно скорее ворваться в следующую просторную спальню.

– Парень с коростой!!! Откликнись!
– жалобно звала она, стараясь перекричать весь гам, творившийся позади неё.

Она узнала бы его из тысячи. Отвратительный запах заживо гниющего тела и огромные наросты грязи, на гнойных ранах, покрытых потрескавшейся коркой. Он стоял под большой стеклянной люстрой, которая заливала его мягким желтым светом, делая еще страшнее и......

Символично, что он находился в третьей палате.

Забыв про брезгливость и омерзение, Веста схватила его за подборок, покрытый коркой с пробивающейся сквозь неё щетиной и буквально выплюнула ему в лицо вопрос:

– Где твоя постель, ублюдок?

Казалось, парень нисколько не боится ни её, ни санитаров, которые маячили в дверях, в страхе, что Веста взяла Мухомора в свои заложники и теперь им придется отдуваться перед начальством за то, что не уследили. А должны были. Ведь в личном деле Любови Арлиенко-Любушки черным по белому написано "особо опасна. Для достижения личных целей использует сторонних людей под угрозой расправы". Но она оттолкнула его и бросилась в ту сторону, куда он молча указал большим пальцем. Доли секунды ей хватило на то, чтобы заметить по пути Призрака, который сидел на полу на сложенном одеяле, Отца Алексия, молившегося на икону, висящую под потолком, и Скальпа, бившегося головой о железные прутья кровати, всё так же обитые поролоном. Он снова себе под нос бормотал считалку, которая для Весты была оглушающе громкой. Словно время вокруг остановилось, мир замер, и остались только они вдвоем: Веста и Скальп со своей дурацкой детской считалкой.

"Раз, два

Ты сошла с ума

Три, четыре

Чужая в нашем мире

Пять, шесть

Две минуты есть

Семь, восемь

Огарок скоро бросим

Девять, десять

Гореть мы будем вместе"

Под подушкой ничего не было.

И под матрасом.

И в одеяле.

Веста перевернула вверх дном всю постель. В паническом ужасе она прощупала каждый миллиметр кровати, чтобы убедиться, что огарок не запутался в железных пружинах или же в складках простыней. Но всё тщетно. Боковым зрением она видела, как в её сторону медленно движутся санитары и понимала, что прошло от силы несколько секунд, но ей они показались вечностью.

Она не доверилась. Впервые в жизни её попросили не думать и не принимать решения за весь коллектив. Это был первый раз за все её 27 лет, когда чужой человек попросил её поверить ему и сделать так, как считает верным он. И она не смогла. Она настолько привыкла полагаться только на себя и собственное чутье, что поверить кому-то для неё было чем-то из ряда вон выходящим.

Швырнув легкую конструкцию металлической кровати в сторону санитаров, она в два прыжка оказалась у расправленной постели отца Алексия и схватилась за край одеяла, но уже было слишком поздно. Двое сильных мужчин завернули ей руки за спину и крепко-накрепко перевязали их в локтях. Веста никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной и потерянной. Она кричала изо всех сил. Кричала так, что её вопль напоминал звериный рык психически больного человека. Перекошенное лицо и обнаженные в крике зубы идеально дополняли картину местной буйной пациентки. Ей было бесконечно страшно сгореть в этом запертом со всех сторон здании из которого нет входа и выхода в числе 168 психически больных людей.

Весту волокли по коридору. Её нечеловеческий вопль был насквозь пронизан отчаянием и первобытным ужасом от липкого ощущения смерти, с потом стекавшим между лопаток. Страшно не умереть. Страшно знать, что смерть уже на пороге, и не знать, как получить хоть небольшую отсрочку. Она билась в истерике, рычала и вырывалась из цепких рук санитаров. Они впивались пальцами в её плечи до синяков, а она размахивала ногами, пытаясь хоть немного притормозить время, которое было верным помощником распространению огня по психбольнице. В воздухе всё явственнее ощущался запах гари. А вместе с ним и запах смерти. Запах жареного мяса и паленых волос. Запах горелого дерева и тлеющего линолеума под ногами.

Веста почувствовала, как хватка санитаров ослабевает, а через мгновение они отпустили свою помешанную пациентку и бросились бежать. Веста упала на спину, распластавшись. По деревянному дощатому полу топали десятки босых ног. В паническом страхе она огляделась по сторонам. Психи разбегались из своих спален, словно тараканы от внезапного источника света. Сквозь задымление были слышны крики, страшный треск огня в правом крыле и истерический хохот. Кто-то наступил ей на руку, и боль немного отрезвила. Резко вскочив на ноги, Веста помчалась вслед за толпой, путаясь ногами в широких штанинах собственной пижамы.