Огненная страсть

– Безусловно. У вас была угроза выкидыша и это просто чудо, что плод не пострадал. Можете переворачиваться, – я послушно выполнила его приказ. – Я вколол вам обезболивающее, но это только потому, что за вас похлопотало начальство. Как видите, – он обвёл широким жестом комнату с пустыми койками, – к нам довольно редко кладут больных, а вот мёртвых постоянно, – врач улыбнулся, судя по всему считая это забавным. – Сегодня полежите здесь, а завтра примкнёте к остальным заключённым, – заключил он и вышел из этой комнаты, оставив меня лежать в полном смятении.

Уставившись в пространство и борясь со слезами, я решила разложить всё по полочкам:

1. Я в Концлагере.

2. Завтра вольюсь в привычный ритм здешних заключённых.

3. Я беременна.

4. И даже не представляю, как буду рожать в таких нечеловеческих условиях.

5. За меня похлопотало начальство, чтобы я провалялась день в мед.части.

6. А это значит, что у меня ещё есть надежда.

Как и говорил врач, на утро следующего дня меня перевели в общую камеру для таких же евреев, как и я. В старой, серой робе с номером на груди и с протёртым вшивым матрасом в руках, я вошла в свою камеру. Несколько квадратных метров были заставлены четырьмя двухъярусными койками, а посередине этой комнаты стоял иссохший деревянный стол с двумя такими же деревянными лавками по обеим сторонам от него. Семь евреек смерили меня ничего не выражающими взглядами, и я неловко переступила с ноги на ногу.

– Здрасте, – не знаю, это ли говорят в тех случаях, когда приходят к другим зекам, но сейчас меня это волнует меньше всего.

Я прошла к одной из коек, второй этаж, который был свободен, и расстелила на ней свой матрас. Пожилая женщина со спутанными волосами, которая лежала на первом этаже этой койки, не сводила с меня пристальный взгляд своих тёмных глаз. В этом Концлагере всё так «прекрасно», что люди превратились в ходячих мертвецов.

Забравшись на свой этаж этой скрипучей кровати, я легла на бок, повернувшись к стене с наполовину облезлой болотного цвета штукатуркой. Несколько заключённых всё ещё сидели за столом, другие, также, как и я, лежали на своих кроватях, но при этом в камере висела гнетущая тишина, и царил пугающий полумрак из-за того, что солнце ещё не встало из-за горизонта.

Через несколько мучительно долго тянущихся минут, в железную дверь нашей камеры кто-то один раз стукнул, и, откинув дверцу маленького окошка в перпендикулярное к земле положение, поставил на неё миску с какой-то едой и все заключенные этой камеры почти галопом помчались к миске.

– Fr"uhst"uck! Schnell, schnell!

Сначала я даже не поняла значение этих немецких слов, уж больно жестоко и быстро они были сказаны. Я довольно хорошо знала немецкий язык и говорила без акцента (чем очень гордилась), но сейчас мой заторможенный апатичный мозг не желал переводить эти слова. Когда пять женщин уже отошли от дверного окошка с мисками в руках, я спохватилась и слезла со своего спального места. «Завтрак! Быстрей, быстрей!» – наконец, сообразила я.

Получив миску с какой-то жидкой кашей и маленький кусочек белого хлеба, я побрела к деревянному столу и села с самого его краешка. Все начали хлебать свою кашу всё в том же молчании. Странно, что завтрак принесли в камеру, ведь насколько я знала, заключённых сгоняли в одну общую столовую, откуда вели на работы. Но сегодня либо особенный день, либо здесь так всегда.

Доев свой скудный завтрак, я вновь залезла на свою койку и свернувшись калачиком, так и лежала бездну времени, до тех пор, пока всех женщин из нашей камеры не привели в специальное огромное помещение с кучей швейных машинок, где шили и трудились не покладая рук тысячи других евреек. Всем нам наказали сшить за сегодняшний день минимум по дюжине пар тёплых перчаток, и мы принялись за работу.

Последнюю перчатку я дошила после захода солнца. С пораненными и кровоточащими руками я осела на своей маленькой табуретке. Спина болела от долго сидения в одном положении, но другим заключённым было ещё хуже. Кто-то вообще не умел шить (а мне вот пригодились мамины уроки швейного мастерства), а тех, кто не выполнит дневную норму по шитью перчаток, солдаты грозились расстрелять.

И они расстреляли. Двадцать четыре женщины отправились на тот свет из-за своего неумения шить. Оставшихся в живых после очередного рабочего дня, повели в свои камеры. Из нашей камеры сегодня не убили некого, что само по себе было счастьем. Жить в этой обшарпанной комнатке и знать, что женщина, лежащая на кровати рядом с тобой мертва, как-то жутко и весьма бесчеловечно.

После странной на вид каши, на ужин, в камере выключили свет и все повалились на кровать без сил. Я лежала на спине, тупо смотря в потолок. Неужели так я и проведу всю свою оставшуюся жизнь? Отец, Калеб и Илана проводят точно такие же серые ужасные дни? А что будет с нашим с Кристианом ребёнком? На протяжении всего дня я запрещала себе любые мысли об этом, но ночью это стало невозможным. Ребенок, родившийся в концлагере от еврейки, будет убит.

Из меня вырывались безутешные рыдания, сотрясавшие в немом горе всё моё тело. Мне хотелось кричать и бить всё вокруг от отчаяния, но вместо этого я лежала и тихо рыдала, оплакивая всё то, что могло бы быть у меня, и чего теперь никогда не будет. И причиной всему была беспощадная кровопролитная война и нравы нацистов.

– Заключённая 8573 на выход.

Я мгновенно приподняла голову и воззрилась на распахнутую дверь нашей камеры. Я слезла с кровати и под неизменно пристальные немые взгляды женщин в этой камере подошла к двери, за порогом которой стоял немецкий солдат.

– Что случилось? – Скрипучим голосом сказала я и прокашлялась, выйдя в коридор. Уже несколько дней я ни с кем не разговаривала, ведь здесь все люди без исключения молчаливые и худые.

Мой вопрос был проигнорирован. Ну, я ничего большего и не ожидала.

– Руки за спину.

Я сцепила руки за спиной и немецкий солдат, встав позади меня повёл меня по коридору. Мы проходили рядом с десятками других камер и, наконец, поднявшись по лестнице, оказались перед одной из железных дверей. Что же ждёт меня за ней?

– Лицом к стене.

Я повиновалась и боковым зрением увидела, как солдат открыл ключом дверь, а потом отворил засов и открыл её. Я приготовилась к худшему и шагнула за порог.

В маленькой комнатке с одним деревянным столиком посередине и окошком под потолком, стоял мужчина в военной форме и смотрел в окно. Я сделала неуверенный шаг вперёд, и мужчина обернулся лицом ко мне.

Из моего горла вырвался судорожный вдох.

– Кристиан!

В несколько шагов мы преодолели разделявшее нас расстояние. Грей крепко прижал меня к себе, и я мгновенно растаяла в его объятиях.

– Ана, – прошептал он мне в волосы, – девочка моя, что они с тобой сделали?

Я уже давно не смотрелась в зеркало, но след от удара кулаком в лицо, наверняка, сейчас багровеет. Я немного отстранилась и заглянула ему в глаза.

– Как ты здесь оказался?

Кристиан бережно обхватил моё лицо ладонями.

– Гёт разрешил мне свидание с тобой. Он хоть и сомневается в твоей виновности, но зато уверен в том, что ты еврейка, а для него это очень важно. Амон ненавидит вашу нацию, но Оскар оказывает на него благотворное влияние. Анастейша, ещё не всё потеряно, слышишь? Я сделаю всё возможное, чтобы вытащить тебя отсюда.

Я прижалась к своему родному человеку и не хотела никуда уходить. Рядом с ним я могла забыть об ужасных проблемах хотя бы на несколько мгновений.

– Кристиан, та женщина оклеветала меня, у меня и в мыслях не было... – он положил мне указательный палец на губы.