Огненная страсть

– Я знаю.

– Ты придёшь ко мне ещё раз? – С надеждой спросила я, и Кристиан слегка улыбнулся.

– Да, я добьюсь ещё одного свидания с тобой. Ты только держись.

Я уверенно кивнула. Ради него я буду держаться до последнего.

Послышался звук открывающегося засова, и железная дверь распахнулась.

– Заключённая 8573 на выход.

О, нет, мне придётся вернуться в свою камеру и оставить Кристиана одного. Грей прижался своими горячими губами к моим и отчаянно поцеловал.

– Я вытащу тебя отсюда!

– Заключённая 8573 на выход!

Мы с Кристианом с трудом оторвались друг от друга и я, не оглядываясь на него назад, вышла из этой камеры. Но я так и не сказала ему самого главного. Я не сказала Кристиану, что он скоро станет отцом.

====== Глава 23 ======

Трудовые будни в концлагере проходили обыденно и спустя две с половиной проведённых в нём недели, я почти привыкла к распорядку дня. Я привыкла к стёсанным и исколотым в кровь пальцам, привыкла к голоданию и вечным рвотным позывам и своему общему разбитому состоянию. Но я всё ещё не могла свыкнуться с мыслью, что каждый день здесь умирают сотни людей. Детей расстреливали за невыполненную работу, так же как мужчин, женщин и стариков. Нацисты не жалели никого и порой я удивлялась тому, что до сих пор жива. Но моё удивление, также как и все остальные эмоции быстро исчезли в этом гнилом месте. Вскоре после прибытия сюда я стала такой же пустой, но всё ещё ходячей оболочкой. После свидания с Кристианом, которое было вечность назад, какое-то время я искренне надеялась на то, что он вытащит меня отсюда, как и обещал, но шли дни, недели и ничего не случалось. Совершенно ничего! Каждый день до боли напоминал предыдущий, и это сводило с ума. Вскоре я запуталась в числах, потому что держать всё в уме было просто невозможно. Часы напролёт я думала обо всём случившемся, представляла то, как Кристиан забирает меня отсюда и наша жизнь налаживается, но потом мысли ушли. Больше я была не способна думать и даже вести диалоги сама с собой в собственной же голове. Я разучилась думать, разучилась жить. Я лишь присутствовала в обществе подобных мне несчастных людей.

Сегодня, как и в любой другой день, немцы вели нас из наших камер в специальное помещение, где мы шили нескончаемые заказы для армии Великой Германии. Я ненавидела себя за то, что помогаю нацистам, хоть и косвенно. Я ненавидела себя за то, что беременна; за то, что оказалась здесь; я ненавидела и винила себя во всём.

Мимо нашей колонны заключённых пробегали разные солдаты с оружием в руках. Все они мчались к главному въезду в концлагерь. Нас вели в ту же сторону, так что нам было видно, как через ворота проехал крытый тёмно-зелёный плёнкой грузовик, раскрашенный под боевой раскрас. Этот небольшой грузовик остановился где-то в трёх ста метрах от нас и из кабины водителя выпрыгнули двое солдатов, к которым подбежали и многие солдаты концлагеря. Те, которые выпрыгнули их грузовика, что-то сказали «нашим» солдатам и они все вместе рысцой подбежали к кузову грузовика. Немецкие солдаты открыли нижнюю заслонку кузова и двое забрались внутрь.

Наша колонна подошла совсем близко к месту действий, так что многие, у кого ещё сохранились чахлые остатки мозгов, повернули головы в сторону солдат, окруживших только что приехавший грузовик. Немецкие солдаты вывели из грузовика мужчину, затем за ним вышла женщина, девушка и парень. На них надели наручники и под конвоем повели в главное здание концлагеря, в котором заседало здешнее руководство, в том числе и Амон Гёт. Мужчина, которого вывели из грузовика первым, был весь изранен и избит, а грязная порванная одежда едва держалась на его тощем теле. Женщина, вышедшая второй, в отличии от мужчины брыкалась и извивалась в руках ведущих её солдат, но выглядела немного опрятнее мужичка. Лицо девушки, которую вёл всего один солдат (потому что она еле шла), было вымазано какой-то грязью или сажей, и она шла, понурив голову. Парень же наоборот держался весьма гордо, видимо не признавая своё поражение. Он шёл, задрав вверх подбородок и держа спину прямо. Что-то в лице этого подростка казалось мне неуловимо знакомым, но своим умирающим мозгом я не могла ничего вспомнить. Вновь прибывших уже подвели к входным дверям главного здания, как этот паренёк обернулся. Его янтарные глаза вспыхнули, когда он увидел меня. Я сразу узнала медную пускай и засаленную копну волос. Калеб... мой брат. Я бросила быстрый взгляд на девчонку впереди него. Да, это была в чём-то испачканная Илана... моя сестра. В немом ужасе я уставила на повзрослевшего Калеба, который не сводил с меня глаз. Их завели в здание главного штаба и кто-то толкнул меня в спину. Я прибавила шагу и вместе со своей колонной зашла в помещение для шитья.

Сегодня нам поручили сшить пять тёплых тёмных шарфов и все заключённые принялись за работу. Я же не могла ни на чём сконцентрироваться и постоянно укалывала себя иголкой в пальцы, даже не чувствуя боли. Мои брат и сестра здесь, но их сажали в Плашув, значит, так называется этот концлагерь. Но тогда почему их и ещё двоих привезли сюда в грузовике? Куда из Плашува могли увозить четверых заключённых?

« – Мистер Грей, вчера ночью четверо заключённых сбежали из Плашува. Нам отдали приказ охранять Краков и другие города от этих четырёх опасных заключённых».

Я вновь уколола себя швейной иглой, когда в моей голове, словно вихрь пронеслись эти слова. Именно это говорили Кристиану солдаты при подъезде к Кракову, получается, Калебу и Илане вместе с теми мужчиной и женщиной удалось сбежать из Плашува... но их поймали, и теперь их ждёт жестокая кара за побег, а здесь, как всем известно, не церемонятся.

Всё внутри меня похолодело от ужаса происходящего. С мои братом и сестрой могут расправиться различными изощрёнными способами, испытать на них новые виды пыток или же просто расстрелять. Я зажмурилась, но слёзы всё равно уже текли по моему лицу. Слёзы боли и безысходности, осознания своей беспомощности, ведь я даже ничем не могу им помочь.

Ближе к вечеру все женщины, работавшие весь день в этом помещении, должны были проходить мимо специальных людей, проверявших сделанную работу. Еврейки выстроились в три очереди к трём проверяющим, и я оказалась в самом начале этой очереди, но я так и не дошила пятый шарф. Мне осталось всего-то пяти минут работы, но этого времени у меня не было, так что, скорее всего меня расстреляют. Я ничего не принесла в этот мир, а вот на тот свет унесу вместе с собой и нашего с Кристианом ребёнка. Я провела ладонью по едва выступающему животу и не мгновение закрыла глаза. Этот ребёнок мог бы родиться в доме Грея, в Кракове. Его бы окружали заботливые родители (ведь Кристиан бы обрадовался ребёнку или всё же нет...), по крайней мере, любящая мать, которая бы воспитывала своё дитя и давала ему всё самое лучшее.

Со стоящими в глазах слезами я подошла к суровой немецкой женщине, принимавшей сделанную заключёнными работу. Ну почему же так больно думать о том, что могло бы быть в твоей жизни и чего теперь никогда не будет?!

– Номер! – Громким командным голосом потребовала женщина с блокнотом в руках.

– Заключённая 8573.

Суровая женщина в военной форме сделала пометки в своём блокноте.

– Сделанная работа?!

Я протянула ей четыре чёрных готовых шарфа и один незаконченный. Она взяла шарфы в руки, и придирчиво изучив их, кинула законченные в один наполовину заполненный такими же шарфами ящик, а недоделанный в другой, забитый до отказа. Она подняла на меня взгляд и сморщилась, увидев мои слёзы.

– Работа не выполнена и нечего разводить здесь сопли! – Я плачу не по этому поводу! – Сама виновата! Томас, принимай её!

Один из солдат, стоявший по близости к нам, заломил мне руки за спину и повёл не холодную улицу. Наверное, уже наступил март, потому что снег кое-где успел подтаять и выпасть снова, а знойно палящее весь день солнце по утрам и вечерам совсем не грело. Немецкий солдат вывел меня из помещения для шитья и повёл в сторону оврага, около которого расстреливали заключённых с поводом и без него. Некоторых женщин, которых уже привели сюда, корёжило и они кричали настолько громко и дико, что становилось жутко. А я вот не могла даже открыть рот и прохрипеть хоть что-нибудь. Ужас парализовал моё тело, но не от осознания того, что меня сейчас расстреляют, себя мне не было жаль, а от того, что около оврага рядом с заключёнными, которых привели на расстрел, стояли Калеб и Илана. Лицо моей сестры всё так же было в саже, и она едва держалась на ногах, низко понурив голову. Пыл брата тоже подутих, но в его глазах до сих пор горел огонёк.

Их не могут расстрелять! Только не на моих глазах!

Молодой солдат привёл меня к оврагу и поставил в один ряд с другими обречёнными заключёнными. Мои брат и сестра стояли по правую сторону от меня, всего через нескольких людей, но я даже не могла заставить себя посмотреть на них. Я стояла прямо и невидящим взором смотрела прямо перед собой. Я не должна видеть их смерть. Не должна. Слишком много убийств на сегодня! Я, мой ребёнок, брат и сестра. Это огромное горе.

Наши убийцы выстроились каждый напротив своего заключённого. Прямо передо мной на расстоянии десятка метров стоял Томас, пристально смотрящий на меня. Что ему нужно? Решил помучить меня перед смертью?! Немец, отдающий приказы о расстреле встал неподалёку от ровного ряда своих солдат и поднял руку вверх.

– Приготовится!

Солдаты подняли своё оружие и прицелились им в нас. Над Плашувом повисла мёртвая тишина, и даже кричащие женщины прекратили свою истерику, видимо поняв, что всё кончено. Моё сердце не удивление стучало размеренно, только его удары эхом отдавались в ушах. Я закрыла глаза и представила лицо Кристиана, находящееся так близко от моего. «Я люблю тебя», – шептал он, гладя меня по волосам. «И я люблю тебя». Кристиан улыбался и нежно целовал меня. В моих мыслях мы были по-настоящему счастливы.