Огненный крест

Подходит чернявый парень, он заметно «под градусом», стреляет у меня сигарету. Потом идёт к лодке, возвращается с большой рыбиной, предлагает не купить, не просто взять в подарок, а желает, чтоб я сфотографировал его с этой рыбиной в компании моих солидных спутников. Ну, какой разговор: увековечиваю всех, коль такое, не лишенное тщеславия, желание у чернявого парня «под градусом» возникло.

Неторопливая деревенская обстановка. Никто никуда не бежит. Собираются стайками, болтают о своём. Население деревни – в большинстве мулаты. Потомки африканских негров, которых испанцы завозили сюда на плодородные земли. Ведь в окрестностях не только рыбаки, но и сельскохозяйственные рабочие. Выращивают какао, кофе, бананы, кокосовые орехи.

Вот один из здешних аборигенов (знакомая уже мне картина!) сушит на обочине дороги зерна какао, рассыпав их ровным слоем, как обычно, вспоминается мне, сушили у нас на русских печках пшеницу, полученную колхозниками за трудодни.

В этих местах, как поясняют спутники мои, редко встретишь животноводство. Все это дальше, вглубь страны, на территориях, где меньше гор и болот.

Каждая уважающая себя крупная деревня (городок, поселок) имеет «плац», то есть центральную площадь, носящую имя Боливара. Посреди площади скульптура национального героя. В обязательном порядке, как у нас в Союзе скульптура Ильича. В центре же и католическая церковь. Магазины на любой спрос. Отличием могут быть только цены в этих магазинах: выше или ниже. За последние годы буквально всё вздорожало во много раз. Если раньше литр молока стоил один боливар, то сейчас больше двадцати. Килограмм божественных плодов манго возрос в стоимости до тридцати боливаров. «Дорого!» – как утверждают мои старожилы венесуэльские. Буквально в эти дни, например, правительство издало указ, ограничивающий повышение цен на мясо. Но кто соблюдает указ этот? Некому это делать. Вся мясная торговля в Каракасе и других крупных городах – в руках итальянцев, то есть «мясной мафии». И правительство – «не указ» этим дельцам, сплоченным круговой порукой...

То да сё, не заметили как и вернулись «домой» с мешочком льда и с запасом для жаркого. Интерес к нему начинает прибывать и в моей душе, недоверчивой и сомневающейся в целесообразности и высокой ценности всей нашей беготни, хлопот.

А хлопоты продолжились – угнетающие не только многотерпеливую мою душу, но и, кажется, всю недавно беспечную атмосферу этой санаторной кинты. Ольховкий посадил нас вокруг вместительного блюда с шевелящимися «камаронами», приказал (лейтенант же по званию, старший среди нас воинский чин!) отрывать у всякой усатой твари усы вместе с головой. Затем обучил второй кропотливой операции: сниманию чешуи-шкурки вместе с лапками и хвостом. При наличии хороших ногтей операция эта может выполняться вполне качественно. А если ногти пострижены коротко? Как у меня? Словом, больших успехов я не про явил, помощь моя в приготовлении блюда оказалось минимальной. Честно признаюсь, больше изуродовал, раздавил этих креветок. Но кадеты деликатно молчали, наблюдая за моими потугами помочь.

Небольшой кусочек креветочного мяса, остающийся после выполнения тончайшей работы – не всё! Надо еще удалить из спинной части этого моллюска тоненькую, как волос, черную кишку. Вот тогда субпродукт готов! Остальное – дело техники, мастерства и искусства кулинара, то есть Юрия Львовича Ольховского.

Ужинали. Ели. Кулинар был в восторге от собственной работы у электрической плиты. Молчу. Мне ж будет помниться бокал доброго венесуэльского вина. Какой букет!

24 мая

Утром после кофе, быстренько собравшись, захватив, понятно, целлофановый кулёк с добытыми нами ракушками, уехали в Каракас Ольховский и Свистунов. Мы с Волковым зачем-то остались еще на полдня. Он не говорит. А я и не спрашиваю.

Моем посуду, раскладываем по местам общественное имущество «кают» – после нас могут наведаться в этот номер на отдых кто-нибудь из родственников Волкова, скажем, дочка Оля или внуки прикатят. Я проветриваю свою комнату. Умудрился все же тайно курить, пуская дым в форточку. Но запах табака держится. И некурящие, знаю по домашнему опыту, унюхивают его с возмущением – сразу.

Своё, взятое в дорогу, практически всё на нас – шорты, сандалии, кепки с козырьками от солнца. Но сегодня погода резко переменилась. Солнце в туманном смоге, светит не столь пламенно. Разгулялся ветер. Прибрежные кусты и пальмы взъерошены, гнутся под ветром и шумят. Конечно, это шумит ветер, клоня деревца из стороны в сторону. На море белые гребни волн. Да, штормит балла на четыре, на пять. Белые гребешки – первый признак четырех-пяти балловой силы ветра. Мне, моряку, сие помнится!

Прихватив удочки с длинными бамбуковыми удилищами, вышли на берег Карибского. Волков говорит, что попробуем порыбачить на камнях. Они, эти камни-валуны, искусственным нагромождением темнеют вдалеке пляжа. До них еще шагать да шагать.

Вчера вечером, отдохнув после блюда жареных «камаронов», мы всем «кагалом», при прожекторах, рыбачили на знакомом пруде. Наловили – дай бог всякому. Но опять этих увесистых, тугих и серебристых морских рыбин отдали неграм-охранникам. Почему? Вновь я пытался говорить о «замечательной ухе», но в ответ – ни звука. Ни оценки улова, ни восторженных междометий, как бывает в рыбацкой компании. Всё проще, наверное: важен «процесс», не сама добыча!..

Взялись откуда-то москиты. Липнут на голые в коротких шортах ноги, больно кусаются. На месте укуса тотчас вспухает кожа, как после жальца нашей северной мошки. Вот тебе и молчаливые, «безопасные» твари, как уж давно я привык считать их таковыми!

На камнях сыро, скользко, небезопасно. Прежде чем перебраться на очередной валун, соизмеряешь прыжок иль размах шага, чтоб не оступиться, не травмировать ногу, не угодить в расщелину между мокрых валунов, где снуют эти мохноногие столюдины – крабы. Море, разбиваясь о валуны, неожиданно колко и зябко осыпает солёными брызгами. Промокает рубашка, на ней соляные разводы, материя шорт набухает густой сыростью и эти «шкары» мои фирмовые обретают жесткость брезента, давно подзабытых свойств мокрой матросской робы.

У меня, кроме удочки, еще закидушка-донка с несколькими крючками и блеснами. Размахиваюсь, кидаю моток толстой лески с грузом на конце на глубину. Устраиваюсь на камне и жду поклёвки. Опыт в этом деле у меня нулевой. Знаю ловлю иную, неводом речным и озерным, но то было на заре юности – на Иртыше да зимних таёжных водоемах. Так что проще, при теплом морском просторе, думать о постороннем, коль и интуиция подсказывает – никакой «хемингуэевской» удачи тут не светит.

Волков устроился – у него простая удочка! – невдалеке, то и дело окликает меня: «Ну как?»

Прямо перед глазами, метрах в ста от кипящего в валунах прибоя, на вздыбленном волновом гребне, возникает большая лодка- посудина, полная народа. Мужики в разномастных мятых шляпах и простоволосые – чёрные шевелюры их прямо-таки вздымаются на ветру – что-то кричат и машут руками. Ощущение – будто это не местные рыбаки, а приплывшая из-за океана флибустьерская ватага. Ну и чего надо? А ничего. Просто приветствуют собратьев, тщащихся вытащить из моря удачу. «Кета-а-ль! – кричу я со своего мокрого валуна. – Как дела?»

Вряд ли разбирают мои крики. Опять машут и кричат веселое. Лодку подкидывает как игрушечную, и она с устрашающим размахом катится через лохматый гребень кипящей пучины. Но кормщик добавляет оборотов мотору и отчаянная лодка с народом убыстряет свой ход, стремится в простор, держа форштевень под лобовой удар моря, как умеют это выполнять моряки всех времен.

Вчера после жаркого пляжа и добывания деликатесных ракушек завозникали в голове строчки. Обрадовался, зацепился за пару рифм, потом после прожекторного лова дописалось неожиданно скоро. С грустинкой почему-то... Похоже, душа сама распоряжается чувствами – в этом моём дальнем далеке.