Огненный крест

По бесшумному лифту поднимаемся на одиннадцатый этаж и выходим прямо в квартиру Ольги. Замечу сразу, что жилище это трёхэтажное, то есть трёхъярусное, в составе которого и двенадцатый, и тринадцатый – конечный – этажи. Последний, завершающий архитектуру и квартиры, и всего строения из стекла и бетона, вроде просторной веранды, где спортплощадка для тенниса, мангал для жарения шашлыков, плетеные и мягкие кресла, вьющаяся зелень, цветы и пальмы в объемных посудинах. Место для развлечений и отдыха.

Оля протяжно выговаривает русские слова, словно подбирая их, роясь в уголках памяти. Увы! Для русской Оли русский язык уже не родной. Говорит, что Пушкина ей удобней и привычней читать в переводе на испанский.

Тем временем (здесь, наверное, таков порядок вещей!) Оля ведет меня, гостя, чередой, можно сказать, анфиладой различных помещений, обставленных богатой мебелью, роскошью зеркал, аппаратуры, необходимых «безделушек», которым мой не избалованный богатыми видами взгляд и не находит названия.

Вот спальня... вот еще спальня... вот третья спальня... ванные одна, вторая и третья... кухня, столовые... комната для прислуги... Господи, сколько этих комнат – на одиннадцатом, двенадцатом этажах, соединенных винтообразной лестницей, занимающих весь квадрат этажа коробки дома? Еще два лифта, открывающихся прямо в квартиру. Поднялся, двери растворились – и ты дома. Есть еще лестница, которой можно воспользоваться в случае остановки неисправных лифтов. Но такого почти не бывает.

Общая площадь Олиного «жилища» – сама, муж и двое отроков-сыновей – 350 квадратных метров!

– Оля, говорю, – у нас в России в такой квартире живёт, может быть, только Горбачёв.

Смеётся:

– Ну что вы, пустяки. Есть много богаче, фешенебельней, с бассейнами.

Выпили на открытой веранде тринадцатого этажа но чашечке кофе, посмотрели фотографии, что старший сын Жоржик (19 лет) привёз недавно из Сан-Франциско, где пробыл месяц: нанял машину, нашел себе барышню, развлекался...

Что сказать? Молчу. Каждому своё...

Но почему-то вспомнились недавние слова бывшего гимназиста, ныне русского венесуэльца, Игоря Романовича Ратинова: «То, что у вас намечали большевики, осуществили мы здесь!»

Отчасти – да. «И – все же, все же...», как написал, правда, по другому, по трагическому поводу, наш великий советский поэт Александр Твардовский.

Уже в машине, по дороге на «кинта Сима», плотно «забаррикадировавшись» поднятыми боковыми стеклами, защелкнувшись на все дверные замки, мы ехали, прибавив газу, не останавливаясь, через особо разбойный район, Волков рассказывал о своей единственной дочери:

«Она рядовой экономист. Еще подрабатывает, так здесь принято среди всех слоёв населения, выпечкой и продажей сладкого печенья. Старший сын Жоржик от первого брака. Муж был из русских. Приехал сюда с родителями-эмигрантами. Здесь вырос, окончил военно-морской корпус, затем академию. Служил в морских погранвойсках. Дослужился до третьего чина и – «надоело тянуть военную лямку». Поскольку имел инженерное образование, легко устроился на гражданской службе. Вёл своё дело, брал подряды на строительство... Второй муж Ольги венесуэлец, из местных состоятельных людей, из золотой молодёжи. Он и купил эту шикарную квартиру. И вот тоже разводятся... Всё нужно – по закону – делить пополам. Как здесь это делается? Нужно продать квартиру оптом и целиком. И на эти деньги купить две новых, понятно, поскромнее. И в этом же, например, доме. А квартиры нынче стоят баснословных денег...»

20 мая

В этой квартире, как раз напротив «злачного места», то есть (надо ж так!) выходящей окнами на публичный дом с символичным, а может быть, настоящим красным фонарём у входа, с толчеей легковых у подъезда, другой мир и лад, другая обстановка, другие разговоры и душевный настрой.

– Это мы, Лидия Михайловна! – пятью минутами раньше вдоволь нашутившись по поводу «красного фонаря», громко объявляет с порога Георгий Григорьевич.

– Проходите, проходите, – небольшого роста сухонькая женщина с интеллигентным лицом спокойно, с достоинством приглашает нас в свои апартаменты.

Я знал, куда еду на этот раз. О «красном фонаре» было ни звука. Но зато была обрисована обстановка в этой русской квартире, предполагаемый «ритуал» беседы – с подвижницей, собирательницей и очень осведомленной читательницей мировой литера туры, посвятившей этому «делу» всю свою долгую жизнь.

Лидия Михайловна, прознав о госте из России, да еще о литераторе, решила посоветоваться, как ей быть с книгами, поскольку возраст преклонный, восемьдесят три года, а родственников никого... А без неё, мол, книги просто растащат или выбросят на свалку.

Как во множестве мест, в которых мне уже довелось побывать в Каракасе и его окрестностях, приглашение проходить и здесь сопровождается открыванием запоров, скрипом вторых дверей, железных. Сквозь решетку и мелкую проволочную сетку на вторых дверях взгляд мой сразу упирается в стеллаж с корешками журналов. Всю верхнюю полку занимают родные мне «Сибирские огни», где за эти годы публиковал ряд больших поэтических подборок. Далее и ниже – «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Октябрь», «Посев», «Кадетская перекличка»...

– Вот видите, мне уж и спать негде: книги, журналы вытесняют меня из квартиры. Хоть гамак для ночлега подвешивай!

Действительно, в этой «кинте», по-деревенски говоря, и повернуться негде. Стол, диванчик, видимо, на нем и спит хозяйка, два кресла, журнальный столик с телефоном, еще два стареньких стула, остальное – стеллажи, стеллажи. Во второй комнате, которая по всем понятиям должна быть спальней одинокой хозяйки, тоже стеллажи от пола до потолка. И еще – портреты русских писателей. В том числе советских. В центре – портрет Шукшина.

– Шукшин! Вот не ожидал!

– Да, Василий Макарович! – ровно произносит в ответ на моё восклицание Лидия Михайловна. – А что вы скажете о Владимире Крупине, я вот взялась перечитывать его книгу «До вечерней звезды».

– Перечитываете, значит понимаете – хороший писатель. Таков и мой ответ... Крупин сейчас главный редактор «Москвы».

– Главный редактор? А вот это я как-то выпустила из своего поля зрения... А хотите, я сейчас и вас поищу в своем каталоге?

Пока мы с Волковым пробираемся между книжных и журнальных полок и стеллажей, устраиваемся в двух стареньких креслах, Лидия Михайловна листает свою объёмную тетрадку-каталог, наконец останавливается перстом на нужных ей строчках, говорит:

– Есть, как же. Вот, Денисов Николай, поэт, прозаик, корреспондент «Красной звезды», полковник. Портрет из газеты... И книги ваши – «Разговор», «Ночные гости», «Сон в полуденный зной», «Арктический экзамен», «Штормовая погода», ну и другие. Рецензии вот журнальные на ваше творчество, всё у меня значится...

– Да, книги мои... Очень рад, Лидия Михайловна, что и я, скромный литератор-сибиряк, значусь в вашем каталоге. Вот только не полковник я и не корреспондент «Красной звезды». И портрет, гляжу, не мой. Разве похож я на этого военного? Знаю, полковник – просто мой однофамилец...