Огненный крест

А дед Жорж, Георгий Григорьевич, непреклонен. Успел свозить меня на место решающей битвы революционного войска Боливара с войском испанским. На месте победной битвы сооружена – к столетней годовщине победы – прекрасная каменная арка своеобразной архитектуры, зеленеет хорошо ухоженный сад, положены гранитные полированные плиты, которые ведут к скульптурной группе воинов, воспроизводящих в камне момент боя. Тут же вечный огонь, могила Неизвестного солдата, возле которой два неподвижных гвардейца в старинных красных мундирах, в высоких головных уборах. Гвардейцы с обнаженными клинками. Почетный караул. Типа нашего поста № 1 возле Ленинского мавзолея.

Невдалеке слышаться воинские команды, оркестр играет бравурные марши. Марширует взвод гвардейцев в старинном, красном. Едет автобус со школьниками. Экскурсия. Всё как у нас. Присмотришься: на тенистых тропинках машут метлами уборщики. Собирают опавший лист.

Но каково гвардейцам, затянутым в толстое сукно старинных мундиров, на этакой современной жарище-пекле!

А сегодня едем в «волосяной порт». Опять горная дорога, подъёмы, спуски, крутые виражи, пока не выезжаем на равнинное побережье Карибского моря. Тихая бухта. Причалы. Суда у причалов под флагами разных стран мира. Когда-то первые европейцы, приплывшие сюда на своих каравеллах, подивились спокойствию вод в бухточке, сказали, мол, тут можно удержать корабль у берега и на конском волосе! С тех пор и «волосяной порт». Да еще подивились европейцы множеству хижин аборигенов, стоявших над водой на укрепленных в дне морском кольях. Кто-то воскликнул: Новая Венеция! Венецуэла!

Старые строения порта в своем первозданном виде. За ними ухаживают, ремонтируют. И они хранят колорит давних времен. Новизна – корабельная пушка на прогулочной набережной, со временная морская торпеда и небольшие ракеты – палубное вооружение какой-нибудь некрупной военно-морской венесуэльской «коробки». И, конечно, как всюду, скульптура Симона Боливара – при его военном камзоле и треуголке на бронзовой или каменной голове.

Неподалеку от порта сверкающий светлым металлом нефтеперегонный завод и тепловая электростанция, работающая на попутном газе. Линии ЛЭП, железные мачты и провода которых устремляются сразу от побережья в горы, а там за перевал, вглубь страны.

Проезжаем большую деревню, по сибирским моим понятиям, поселок городского типа, который раньше, по словам Волкова, «славился» проституцией. Здесь останавливалось на ночлег много водителей грузовых машин. Прекрасная половина деревни активно подрабатывала телом, в то время как мужчины добывали на жизнь, торгуя в многочисленных лавчонках.

Что же нынче? Информации нет... Сведения давней поры.

Выруливаем на прямую дорогу вдоль побережья морского. По обе стороны дороги тянутся культурные плантации кокосовых пальм, которые раньше тоже активно работали на экономику страны, давая немалый доход в казну. С разработкой нефтяных месторождений кокосовая прибыль и вообще прибыль от всех сельхозугодий сегодня решающей роли не играет. В кокосовых рощах пасутся коровы. Занятно, но скорее печально видеть их, худущих, с выступающими мослами, обтянутыми светло-коричневой кожей, с рогами, напоминающими козьи. И все ж ловлю себя на шальной мысли, что не удивился бы сейчас, покажись из-за какой-нибудь пальмы верховая конная фигура нашего окунёвского пастуха Степана Чалкова – с его шутейными прибаутками-выкриками, иль откройся взору вид полевого коровьего стана с его мехдойкой-«ёлочкой», с монотонным стуком бензинового движка, с доярками и белыми молочными флягами, которых дожидается синий трактор «Беларусь» с прицепленной тележкой, изготовлен ной отвезти эти полные фляги на ближний приёмный молочный пункт – завод иль сельскую «молоканку».

Взгрустнув при виде неухоженных, возможно, не очень сытых «меньших братьев», невольно переводишь взор на мелькающие за окном бедные деревеньки – с голопузыми детишками, смуглыми бабами-мулатками, домашней утварью в соседстве с деревянно-камышовыми и картонными хижинами. Зато ближе к морю, под сенью пальм, до которых достает прибой, тянутся опрятные дачные домики. Сюда по выходным приезжают на отдых из Маракая, Валенсии и даже из Каракаса. Можно остановиться не только в дешевом домике, но и взять номер в прибрежном небольшом отеле, где дороже и комфортней.

Сегодня будний день и на дачках пусто. Лишь по обе стороны автострады встречаются опять же черноликие рабочие с мачете. Срубают этими остро наточенными, экзотичными для европейского взора, увесистыми «мечами» жесткую траву, выползающую на асфальт из кюветов. Если не срубать эту траву, то через год-два она так разрастётся и затянет дорогу, что ни пройти, ни проехать.

И вовсе не экзотическое – неутомимые сборщики порожних алюминиевых банок из под пива, кока-колы, которые выбрасывают из машин проезжающие. Обнаружив очередную банку, шагающий вдоль дороги человек ставит банку на попа, сплющивает её ударом ступни, отправляет в заплечный рюкзак. Тоже бизнес!

Вот новый поселок. Море. И цепочка островков, соединенных мостами. Опять дачное место. Здесь можно недорого нанять или взять напрокат катер, моторную лодку, поехать на любой из островков, где всласть порыбачить. Островки заболочены. Над болотами дикая и причудливая тропическая растительность, пробраться через которую можно, но вооружившись острым топором или тем же мачете.

Большие деревья висят как бы в воздухе, лишь самыми кончиками корней держась за болотную трясину. На незаросших блюдцах воды разгуливают ярко-красные птицы, высокими ногами похожие на наших цапель, а носами – на пеликанов. Вот выскочила из болота на обочину мостика зеленая ящерица, замерла, к чему- то прислушивается. Пытаюсь поймать её в объектив «Зенита», но услышав, видимо, щелчок затвора, ящерица молниеносно скользнула в траву, слившись с зеленью.

На пляже двое рыбаков таскают из моря мелких рыбёшек.

Приехало семейство, поставило у самой воды палатку. Поодаль, наблюдаем, как резвятся на мелководье ребятишки. Звонит в свой колокольчик, привлекая покупателей, продавец мороженого. С моря идёт волна, разбивается о коралловый риф в трехстах метрах от берега.

Разуваемся. Но очень колко ступать босой ногой по крошеву умерших рифов, выброшенных прибоем. Купаться не хочется.

Островки. Накат прибрежной волны. Открытая морская даль. Отчего-то грустно. Не знаю – отчего.

– В какой стороне Россия? – спрашиваю у Волкова.

– Кажется, во-о-н в той стороне...

– А Куба, откуда я прилетел?

– Пожалуй, левей – градусов на восемьдесят...

В записях первого каракасского утра я не успел досказать о гаванских «приключениях», остановившись на старых своих знакомцах – огромных тропических тараканах, выползших в моём номере отеля из-под ванны и требовавших их накормить. Читатель помнит, что общение с тварями означилось сочиненным в этом пустовавшем «лётчиско-аэрофлотовском» номере стихотворением. А дальше…

Следующим утром, измаявшись в отчаянных поисках телефонной связи, обегав просторный вестибюль отеля, затем прилегающую к отелю местность, залезая, как понял в дальнейшем, в непозволительные закоулки, не найдя «общего языка» и с улыбчивой, но непонятливой кубинкой, восседавшей при телефоне за полированной стойкой администратора, тщетно пытаясь объясниться с красавицей на тарабарском «наречии», я опять выбежал на улицу, где, наконец, увидел своих, русских.

Три явно аэрофлотовских мужика, в шортах, сандалиях, конечно же, только что совершивших водные процедуры в близком и раннеутреннем Карибском море, направлялись в отель.

– Ребята, горю! У вас есть в номере телефон? Срочно позвонить надо.

– Поднимись в шестьсот тридцать седьмой! Минут через десять там будем.

Земляк Евгений Фатеев, корреспондент московского телевидения, которого я напрасно добивался по связи из гаванского аэровокзала вчера, откликнулся сразу. Выслушав моё обрадованное «представление» и «тюменские приветы братьев», спросил:

– Есть проблемы?

– Есть. По оформлению на рейс в Каракас. Необходимо встретиться. Без этого...