Огни на Эльбе

На ее совести была человеческая жизнь.

* * *

Альфред Карстен вышел из Розенхофа, перешел улицу и остановился у воды. У него вошло в привычку задерживаться здесь в полдень на несколько минут, если позволяла погода – чтобы перекусить и подумать. Он медленно опустился на скамейку и окинул взглядом корабли. Пересчитал флагштоки, посмотрел в небо, завороженный полетом чаек. Многочисленные эверы и баржи, сотни парусников, существовали по отдельности и вместе как отдельные элементы макрокосма, известного как «гамбургский порт». Эта картина всегда его впечатляла. За последние тридцать лет количество товаров, ввозимых по воде, утроилось. Чем больше Латинская Америка освобождалась от колониального гнета Португалии и Испании, тем более интенсивными становились ее отношения с континентом. Кроме того, промышленность портового города все больше ориентировалась на экспорт. «Сейчас самое время покончить с порто-франко» – подумал Альфред. Какая может быть свобода без свободной торговли?

Большую часть доходов Империи составляли таможенные пошлины. Поскольку Гамбург был от них освобожден, городу пришлось выплачивать компенсацию. Несколько лет назад отступные снова повысили – на сей раз до колоссальной суммы в пять марок на жителя. При мысли об этом Альфред покачал головой. Нелепость.

Он был убежден, что введение пошлин стало бы верным разорением для Гамбурга. Статус свободного порта был необходим для торговли. Но Бисмарк приставил им нож к горлу, включив Сент-Паули и Альтону в имперскую таможенную зону. Все протесты были проигнорированы – жестокая мера была приведена в исполнение, несмотря на то, что подавляющее большинство крупных предпринимателей были против насильственного присоединения. Особенно судовладельцы, экспортеры, торгующие с Америкой, импортеры облагаемых пошлиной товаров вроде чая и кофе, а также оптовики и компании, производившие товары на экспорт. Даже они не смогли повлить на ход событий. Таможенные границы чрезвычайно усложняли торговлю, поэтому в последние тридцать лет большинство компаний сосредоточивались в пригородах – в Фирланде, на островах и северо-восточных окраинах.

Издалека послышался гудок поезда, прервав поток его мыслей. С тех пор, как несколько лет назад проложили линию между Харбургом и Штаде, по городу начали курсировать поезда. Большинство жителей жаловались на грохот, но только не он. Шум поезда напоминал ему о временах молодости, когда он много путешествовал, и жизнь представлялась одним большим приключением.

Как всегда, когда он вспоминал о прошлом, его охватила меланхолическая задумчивость. Если бы он мог однажды сесть на поезд с Михелем! Мальчик от радости потерял бы голову. Он никогда не выезжал за границу, не знал даже собственного города. Может, им стоит разок прокатиться в карете? Они могли бы взглянуть на строительство нового моста – Нордерэльббрюке, которое должно было завершиться в следующем году. Но тут Альфред покачал головой. Что-то он размечтался. Все это было слишком рискованно.

Он задумчиво надкусил ранет, который принес с собой. Яблоко было кислым, видимо, еще не созрело, – но он все равно съел его, наслаждаясь терпким, щекочущим привкусом. Они с Францем собирались пообедать в трактире, но Герта пообещала на ужин камбалу с холодным фруктовым супом на десерт, и он решил не портить аппетит.

Мимо прошла баржа. От Франца его мысли перескочили на Олькерта. И сам он, и его брат заработали свой капитал на торговле гуано. Кто бы мог подумать, удобрение из экскрементов и останков морских птиц… Поначалу Альфред, как и все остальные, был настроен весьма скептически – считал затею Олькертов верным разорением. Но братья всем им преподали урок. Торговля гуано была беспошлинной. Бисмарк пожаловал Олькерту дворянство, поэтому торговец не мог теперь ссориться с Пруссией, и поддерживал все начинания канцлера. Олькерт был оппортунистом, Альфред всегда это знал. Но он не мог отрицать, что союз их семей стал бы эпохальным событием, объединив крупнейшую судовую компанию и крупнейшую верфь Гамбурга. Франц был бы круглым дураком, если бы упустил такую возможность. Не так уж некрасива Розвита. Что творится с этим мальчишкой?

Альфред глубоко вздохнул и снова окинул взглядом многочисленные корабли, пароходы, эверы и баржи, бороздившие Эльбу. В Гамбурге быстро поняли, что против Бисмарка они бессильны – он шел к своим целям напролом. Поэтому в какой-то момент большинство участников Торговой палаты выступили за то, чтобы составить программу сотрудничества. Не можешь противостоять – попробуй договориться. Будет ли свободным от пошлин город или отдельная его зона – вот вопрос, к которому все сводилось в конечном счете. Оставалось только убедить Сенат. Так возникли и первые планы складского района – Шпайхерштадта, – он, конечно, должен был находиться поблизости от контор и магазинов. Единственной спорной областью оставался район Кервидер, который необходимо было снести. При строительстве порто франко, которое шло в Гамбурге полным ходом, ориентировались на успешные проекты последних лет – на Штрандхафен, Сандторхафен и Грасбрукхафен, современные, оснащенные по последнему слову техники порты, соединенные между собой удобной железной дорогой и где все было рассчитано на максимальную эффективность.

Впервые за свою многовековую историю город будет считаться таможенной территорией Германии. Посреди города появится настоящая граница – таможенный контроль, метровые заборы, защитные ограждения… При одной мысли об этом становилось не по себе. И это означало, что Гамбург вновь понесет огромные потери. Когда было принято решение о строительстве таможенного канала, 24 000 человек были вынуждены покинуть свои дома после волны экспроприаций. Альфреду очень нравился Кервидер, перед сносом он даже заказал у Коппманна, заплатив ему безумную сумму, фотографию этого района, которая теперь висела у него над письменным столом. Временами он был склонен к сентиментальной ностальгии, этого нельзя было отрицать. Пострадали также Довенфлит и церковь Святой Анны – в какой-то момент они просто пошли под снос, и люди были вынуждены сами искать себе убежище. Старинный Гамбург постепенно исчезал под натиском прогресса с его лопатами и кирками. И хотя Альфред знал, что изменения необходимы и даже приветствовал их, ему очень больно было за ними наблюдать. Порой ему казалось, что его душа слишком привязана к этому городу.

Непросто обстояло дело и с кварталами для бедноты. Большинство рабочих оседали неподалеку от гавани – они не хотели да и не могли переехать. Так вокруг порта постепенно выросли трущобы, которые горожане часто называли просто Абруцци, где арендная плата постоянно росла, а условия жизни были скудными и часто неприемлемыми. Люди буквально толкались там, как крысы в грязи. Альфред давно чувствовал, что с этим нужно что-то делать. Вот что следовало бы снести! Разломать все к чертям и построить новые, более дешевые дома – таков был его девиз. Рабочие в них нуждались, и компания могла бы себе это позволить, тем более, что дело обещало быть выгодным. Он уже прощупал почву и если трущобы попадут под раздачу, доберется до них первым…

Он очень беспокоился о том, что произойдет, когда Гамбург – уже официально – станет частью таможенной территории. Кто может предсказать, как это скажется на экономике? В худшем случае произойдет резкий скачок цен. Как статус порто франко изменит город и к каким последствиям это приведет для его судоходной компании? Эти вопросы он задавал себе почти каждый день. Товарооборот, безусловно, увеличится – а с ним и морские перевозки. Но гарантий не было. В последние годы из-за жесткой конкуренции и неурядиц с таможенными переговорами им пришлось частично сократить свой капитал. Тем не менее Альфред видел впереди большие возможности. Особенно в неуклонно растущих пассажирских перевозках, которые уже достигли в Гамбурге своего пика. Именно к этому они стремились со своей Тихоокеанской линией. А Калькуттская линия была следующей целью.

* * *

Чарльз Куинн смотрел на воду. Солнце стояло высоко над гаванью, яркие лучи щекотали ему нос. Он вытащил пробку, отхлебнул кофе из старой жестяной фляги и, наслаждаясь ощущением тепла, выкурил сигарету. А затем утомленно прикрыл веки, полностью сосредоточившись на нескончаемом крике чаек, пока тот не вытеснил все его мысли. Когда Чарли снова открыл глаза, по воде плясали солнечные зайчики. Ему не хотелось возвращаться в вонючий зал, но он знал, что сюда вот-вот явится Бреннер и станет его отчитывать. Сегодня Чарли уже в третий раз выходил на перекур, и надсмотрщик висел у него на хвосте. К залу как раз подъезжал один из поездов, от грохота звенело в ушах. Рельсы заканчивались у самой кромки воды, так что подъемные краны могли сгружать товар прямо в вагоны. Поезда ходили теперь день и ночь. Он потушил сигарету. Может быть, во время обеденного перерыва снова зайдет Йо – у Чарли уже урчало в животе.

Наслаждаясь последними секундами на солнце, он с содроганием подумал о зиме. Каким бы мучительным и зловонным ни был летний зной, он был ничто по сравнению с теми опасностями, которые несли холода. Зимой люди теряли места. Поденщики стояли перед портовыми забегаловками, зябко дрожа в тщетном ожидании работы. Особенно тяжело приходилось отцам семейства. В одиночку еще можно было как-то прокормиться, но те, кому приходилось заботиться о целом выводке голодных детей, просто выбивались из сил. С приходом холодов все становилось сложнее: кроме еды и работы нужно было еще как-то раздобыть себе топливо и теплую одежду. Уличные мальчишки замерзали в подвалах, старики и больные – в своих квартирах. Уже осенью было нелегко. Когда целыми днями дул холодный ветер с востока и дождь лил как из ведра, людям приходилось по тринадцать часов дрожать от сырости и холода. В таких условиях даже самая простая работа не приносила удовольствия. Для бедняков каждый сезон таил свои опасности: зимой они замерзали насмерть, в жаркие месяцы – умирали из-за гнилого мяса и болезней, распространявшихся по воде. И все-таки если уж страдать, то хотя бы в тепле, подумал Чарли. Приехав сюда из Ирландии, он в первый год был уверен, что умрет от холода. У него не было знакомых в Гамбурге, и, не владея языком, он не сразу смог найти работу – неделю жил на улице, прежде чем его, наконец, наняли докером в порту. Вскоре после этого сослуживец нашел ему койку у одной семьи. Там он и познакомился с Йо, который тогда жил в том же доме.

Мало что изменилось с первого года пребывания Чарли в Гамбурге: у него по-прежнему не было ни постоянного пристанища, ни постоянной работы. Зато у него был Йо – его лучший и, по правде говоря, единственный друг в этом проклятом городе. Йо был ему почти как брат, Чарли все бы для него сделал. Внезапно он громко закашлялся. Прошлой зимой он угробил свои легкие, и сигареты делу не помогали.

Даже по мере того, как Йо, пользуясь доверием Олькерта, занимал все более ответственные посты и теперь в качестве заместителя хозяина делал для друга все, что мог, положение Чарли не улучшалось. Но это была целиком его вина – он не мог представить себе постоянную работу в порту и всегда смеялся над Йо, когда тот приставал к нему, требуя, чтобы он думал о своем будущем.