Огни на Эльбе
Шрифт:
– Может, мне стать штурманом или квартирмейстером? Ну уж нет, я хочу иметь возможность уйти, как только меня это достанет! – всегда отвечал Чарли, подразумевая меланхолию, которая время от времени находила на него, увлекая в самые темные глубины. Когда его одолевало это состояние, работать он не мог. Все, на что он был способен – это пить, а всякий раз, когда он напивался, у него чесались руки сцепиться с кем-нибудь и бить до тех пор, пока физические ощущения не вытеснят все остальное. Тогда он намеренно искал неприятностей – провоцировал других рабочих и всячески нарывался, цепляясь за любую возможность отвести душу, пустив в ход кулаки. Это были единственные моменты, когда он по-настоящему чувствовал себя живым. Ненадолго, но помогало. Правда, его репутация была еще одной причиной, почему он не мог найти хорошую работу – он
Ему ни до чего не было дела.
Порой он и сам не мог поверить, во что превратился. Разве не был он когда-то нормальным парнем? Не любил музыку и хорошую еду, не готов был на все ради семьи, не уважал себя и свое доброе имя? А сейчас от того человека ничего не осталось, даже внешне – во многом из-за татуировок, которые он все эти годы набивал по дешевым забегаловкам.
По крайней мере, он до сих пор оставался честным человеком. По преимуществу честным. Немного контрабанды, пара мелких краж – в порту это было почти неизбежно, слишком много было удачных возможностей. Назвать это преступной деятельностью язык не повернется.
Йо, напротив, оказался втянут во все это по самое горло. Полностью зависел от ублюдка, которого называл своим «шефом». И ни единого шанса выбраться – для этого он слишком много знал. Ублюдок эксплуатировал его с самого детства, даже сделал правой рукой. Йо вынужден был годами проворачивать его темные делишки, а получал за это ровно столько, сколько нужно было, чтобы держать семью на плаву. А если что-то пойдет не так, Йо вынужден будет взять на себя всю вину, чтобы благородный господин в нелепой одежде с чертовой золотой бородкой продолжал себе жить припеваючи. Чарльз часто представлял себе, как здорово было бы ножом сбрить желтую гриву с его лица вместе с самодовольной улыбкой. Для Йо не было спасения, пока на нем лежала забота о семье, которая в любом случае подвергалась опасности.
Нет, Чарли был рад уже тому, что не имеет к этому отношения. Пред законом он был чист – по крайней мере если не копать глубоко. Этот город был полон возможностей для тех, кто не отличался щепетильностью. Господи, кем он здесь только не работал. Размышляя обо всем этом, он перерезал ножом веревку, скреплявшую огромную, в человеческий рост, груду шкур. Схватив две верхние, он стянул их и бросил на решетку перед собой. Вместе шкуры весили добрых 150 фунтов и воняли так, что ему пришлось на мгновение задержать дыхание, подавляя рвотные позывы. Через какое-то время он привык, и нос перестал чувствовать запах.
В данный момент он работал выбивальщиком шкур, клоппером. Ему приходилось очищать меха и шкуры от соли, которой их пропитывали на время транспортировки, чтобы защитить их от повреждений, влаги и прежде всего против гниения. На суше эта мера была излишней, поэтому работники кидали шкуры на решетки и колотили по ним, выбивая соль. Им доплачивали за вонь, потому что после работы от них несло, как из выгребной ямы, и пятнадцатипроцентную надбавку за грязь. И все же работа ему не нравилась – она не поглощала его целиком. Пока он выбивал и переворачивал шкуры, его мысли были вольны блуждать где им заблагорассудится. Иногда он думал о животных, чьи меха обрабатывал. Часто соли клали недостаточно, и по прибытии шкуры были тронуты гнилью. Желудок выворачивало наизнанку, стоило распечатать партию. Многих рвало прямо на решетку. Но он всегда сдерживался, желудок у него был стальной. Разве что рыба в китайском ресторанчике, где он пообедал на днях, оказалась ему не по силам.
Больше всего ему нравилось ремесло портового рабочего, по иронии
судьбы считавшееся самым тяжелым и ненавистным, а ему порой и этого было мало. По вечерам, когда он брел, спотыкаясь, к ближайшей кофейне, чтобы поесть, черный с ног до головы и совершенно измученный, он чувствовал спасительное оцепенение. Именно этого он хотел. Они перемещали до 200 тонн угля за одну смену. Поэтому на работу отбирались только самые молодые и сильные.Когда он приехал в Гамбург, он начинал как прыгун. Это были самые тяжелые для него времена. Если уголь, который перевозили на барже, находился на небольшой глубине – от шести до восьми метров, то его «подпрыгивали» наверх. Четверо мужчин одновременно прыгали с платформы на доску, висящую на канатах, и своим весом отправляли вверх корзину с углем. Там ее ловил корзинщик и высыпал уголь в бункер.
Эта работа по-настоящему его поглощала. Порой, случайно ловя свое отражение, он поражался своим впалым щекам и темным теням под глазами. Но ему нравилась их небольшая команда, они отлично сработались и всегда могли друг на друга положиться. Без этого было никак – слишком частыми бывали здесь несчастные случаи. Во время перерывов у них всегда был с собой бочонок солодового пива, так что время с полудня до вечера бежало быстрее, потому что пиво давало новые силы, а до полудня их поддерживало предвкушение. Но затем рабочих заменили специальные машины, которые самостоятельно совершали подъем, подбрасывая корзины в воздух. И хорошо, впрочем – ему было все равно, что делали руки, лишь бы голова была занята.
Рядом с ним у решетки стоял невысокий горбатый человечек по имени Фите. Большую часть своей жизни он пробыл чистильщиком котлов и на этой работе угробил себе все здоровье. Даже на расстоянии двух метров Чарли слышал его хриплое дыхание. Погрузка и разгрузка судов должны были производиться так быстро, что чистильщикам не приходилось ждать, пока паровые котлы как следует остынут. Почти сразу они заползали в крошечную темную шахту, где им нужно было сбивать со стен и труб твердые, покрытые коркой отложения. Воздух внутри был подобен адскому огню. Вечерами они выползали, черные, как уголь, сгорбленные, с легкими, полными дыма, в липкой жиже с ног до головы. И получали за это три марки в день. Чарли вздрогнул при одной мысли об этом – замкнутые пространства и глубокие, темные воды были единственным, чего он по-настоящему боялся. К счастью, из-за своего роста он все равно не подходил для этой работы.
Йо оглядел зал. Вонь стояла такая, что хоть святых выноси. Желудок инстинктивно сжался, но мозг, привыкший к этому запаху за годы работы в порту, быстро дал ему понять, что опасности нет. На этой неделе привезли много шкур, от них пахло, как из выгребной ямы. Чарльз устроился клоппером, Йо видел, как на другом конце зала он возится над решеткой. Они хотели вместе зайти в пивную во время перерыва, но Йо увидел, что Чарли еще занят, и остановился перекинуться парой слов с десятником.
Когда Йо думал обо всех тех местах, где приходилось работать его приятелю, ему становилось стыдно. Поденная работа всегда была самой грязной и муторной. Чарльз с упрямством мула отказывался принимать его помощь. Как большинство портовых, он был славным парнем, который много работал и мало получал. Работа в порту была тяжелой, грязной и для целого ряда профессий представляла собой чистой воды эксплуатацию. Здесь практически не было страховки, и зачастую с работниками обращались хуже, чем с животными, которые в отличие от них хотя бы получали воду и корм. У поденщиков была работа лишь до тех пор, пока в гавани стояли корабли, которые надо было разгружать или загружать. У них не было работодателя, который бы заботился о них или нес какую-то ответственность.
К счастью, у них хотя бы были киоски, где они могли купить себе что-нибудь на обед. На самом деле, судоходная компания Карстена была одной из немногих, где даже была столовая. Кроме того, мужчинам разрешалось оставаться в твиндеке во время перерывов – такая возможность, насколько он знал, допускалась только двумя крупнейшими компаниями. В других порой не было даже воды для мытья. Олькерт тоже не хотел тратиться на улучшение санитарно-гигиенических условий. Нигде на причале не было санузлов – ни купален, ни даже отхожих мест. Поэтому по вечерам они шатались по городу, вонючие и грязные. Но мало кого волновало, что от него воняет, когда от всех остальных пахло не лучше.