Огонь, мерцающий в сосуде

– Я позвоню детективу. Это лучше, чем обращаться в полицию. За эти годы я столько раз... Они не говорят мне это, но я уверен: они считают, что моя дочь мертва. Если ваши слова подтвердят в кафе... Даже не знаю, как я к этому отнесусь... Моя жена все эти годы... Теперь у нас есть сын, ему семь лет, но... она все еще надеется на чудо.

– А вы?

– Я точно знаю: чудес не бывает, – усмехнулся он. – В любом случае, спасибо, что пришли.

– Если мои слова подтвердятся и детектив нащупает след... вот мой номер. Встречаться с полицией мне бы не хотелось, однако, если понадобится, я готова. – Он покачал головой с едва заметной улыбкой, а я спросила: – Что?

– Пытаюсь отгадать, что такого вы могли натворить. Сбежали из дома, прихватив семейные ценности?

– Просто сбежала. И не вернусь, что бы ни случилось.

– Вот как... что ж... все более-менее ясно. Я вам благодарен и... Если вам мое поведение кажется странным... Я просто устал хвататься за соломинку.

– Если я вдруг что-то узнаю... могу я вам позвонить?

– Разумеется. – Он написал номер на листке бумаги и протянул мне.

* * *

К торговому центру я шла пешком, надеясь обнаружить там такси или воспользоваться троллейбусом, чтобы добраться до гостиницы, и прокручивала в голове недавний разговор. Собственно, не так много я узнала. Хотя... возможно Генриетта была в родном городе два месяца назад и действительно навещала отца. Он знает, что она жива, поэтому не захотел говорить со мной? Или встретиться с ним она не рискнула, просто желала убедиться, что он жив-здоров. Десять лет не иметь возможности увидеться с близким человеком – не слишком ли велика цена? Но если Генриетта жертва, а не преступница, что мешало ей довериться отцу? Он мог ее обвинить в смерти матери и вычеркнуть из своей жизни. Предпочитает считать дочь погибшей, это лучше, чем считать ее убийцей ребенка. Знает отец или нет, что Генриетта жива, – была жива еще недавно, поправила я себя, – приходится лишь гадать. Можно попробовать встретиться с ним еще раз...

И тут на ум пришла некая странность, на которую мне уже давно следовало бы обратить внимание. Мужчина в Трубном был высокого роста, пытаясь его разглядеть, я вскинула голову. Помню это совершенно отчетливо. А на фотографии в газете отец Генриетты толстяк, ростом сто шестьдесят сантиметров, не более. Они стоят рядом, и Генриетта выше его... Я торопливо достала газету, так и есть, мы с ней приблизительно одного роста, это что же получается? Допустим, он мог похудеть, но вряд ли вырос. Господи, с кем я тогда разговаривала?

Теперь я почти бежала, заметив свободное такси, отчаянно замахала руками, а когда машина остановилась, я, не раздумывая, назвала водителю адрес. Я хотела как можно скорее встретиться с отцом Надежды.

Пока мы ехали на другой конец города, я пыталась найти разумное объяснение той самой странности. Может, за дверью есть несколько ступенек и он стоял на одной из них? Дверь открывалась вовнутрь, так что никаких ступенек нет. У него был в гостях кто-то из родственников? Это куда больше похоже на правду. Меня отфутболили, чтобы я не досаждала старику. По словам соседки, нет никаких родственников. Он держался за приоткрытой дверью словно нарочно, чтобы я не могла его видеть. Тогда мне это не показалось подозрительным. А теперь?

Наконец впереди возник поселок. Водитель ворчливо осведомился, где меня высадить, а я принялась путано объяснять.

– Вы не могли бы меня подождать? – спросила я.

– У меня смена кончилась, – буркнул он. – Я здесь остановлюсь, дальше не развернешься.

Очень не хотелось оставаться одной, но пришлось согласиться. По тропинке, на которую в прошлый раз указала соседка, я направилась к дому. День солнечный, на небе ни облачка, а тут все выглядит таким мрачным...

Я замерла возле забора, разглядывая окна. Стыдно признаться, но я боялась подойти ближе, дом, словно живое существо, недоброе, опасное, источал угрозу. «Фильмы ужасов надо меньше смотреть», – разозлилась я и заставила себя подняться на крыльцо. Надавила кнопку звонка. Один раз, второй, третий. Прислушалась. Все та же жуткая тишина. Хозяин должен быть дома, по словам соседки, он редко покидает свое жилище. А если ему стало плохо? Или он все-таки отправился прогуляться?

– Гостей здесь не ждут? – услышала я за своей спиной и подпрыгнула от неожиданности. Возле забора стоял Коля и ухмылялся.

– Что вы здесь делаете? – испугалась я. Встреч с ним, по понятной причине, я не искала, особенно в таком месте. С другой стороны, он мне помог... Может, не стоит паниковать раньше времени?

Не удостоив меня ответом, Коля не спеша подошел, поднялся на крыльцо и, заставив меня посторониться, подергал дверь. Она была заперта.

– Вы что, следите за мной? – вновь спросила я.

– Догадливая, – кивнул он с усмешкой. – Откуда вдруг такой интерес к дням давно минувшим?

– Что вы имеете в виду? – пролепетала я, на всякий случай отступив на несколько шагов.

– То тебе Сериков понадобился, теперь вот сюда потащилась...

– Я...

– Потом расскажешь. В доме должна быть еще дверь, давай прогуляемся, – предложил он.

Я гадала, стоит идти за ним или правильнее будет бежать, но, когда Коля скрылся за углом, отправилась следом. Вторая дверь выходила в сад, хотя садом заросший крапивой участок с тремя яблонями и провалившимся колодцем назвать можно лишь условно.

Еще только заметив дверь, я поняла, что она не заперта. Деревянная, с облупившейся краской, она чуть поскрипывала. Николай распахнул ее и позвал:

– Хозяева! Есть кто дома?

Не дождавшись ответа, он вошел в просторные сени, сквозь прохудившуюся крышу просвечивало небо.

– Бомжатник, – фыркнул Николай, оглядываясь. – Ты уверена, что здесь кто-то живет?

Лестница в один пролет вывела нас в узкий коридор, тут были две двери, одна распахнута настежь. Я немного осмелела и, теперь держась рядом с Колей, заглянула в комнату. Передо мной была кухня со старенькой мебелью. Стойкий запах сырости, к которому примешивалось еще что-то.

– Тухлятиной пахнет, – заявил Николай, по-хозяйски прогулялся по просторной кухне, приподнял крышку на кастрюле, что стояла на плите, и скривился. – Хозяин давно отсутствует.

«Он сказал – хозяин», – отметила я, выходит, знает, кто здесь живет.

– А дом почему-то не запер. Похвальная вера в честность себе подобных. Хотя воровать тут, похоже, нечего.

– Вдруг ему стало плохо? – предположила я.

Из кухни мы прошли в гостиную с бархатными шторами на окнах, такой же скатертью на столе и резным буфетом. Стекла в буфете давно не мыли, а бархат побит молью. Запустение, царившее в доме, вызывало острую жалость к его хозяину. Вот только где он сам?

В двух следующих комнатах мы его тоже не обнаружили. Одна из них была спальней, кровать у стены разобрана, на тумбочке лежали Библия и очки в черепаховой оправе. На спинке кресла фланелевая рубашка, та самая, которая была тогда на мужчине. Последняя комната, без сомнения, когда-то принадлежала Надежде. Розовые шторы, пушистый плед на кровати, стереосистема, в углу плюшевые игрушки, книжный шкаф и фотографии. Много фотографий. А еще слой пыли на всех вещах. Вряд ли сюда часто заглядывали.

– Руками ничего не хватай! – прикрикнул Николай, видя, как я потянулась к одной из фотографий. На ней Надежда сидела в кресле, держа на руках девочку с косичками – Юлю Серикову. – Никого, – вздохнул Коля, а я напомнила:

– Там еще одна дверь.

Мы вернулись в коридор, дверь, которую я имела в виду, вела в чулан. Николай нашарил выключатель, вспыхнул свет. Какая-то допотопная мебель, коробки, зимняя одежда висела на гвоздях, ее лет двадцать никто не надевал. Запах здесь был нестерпимый, от него першило в горле.