Огонь неугасимый

— Ты знаешь, ты лучше насчет неба в клеточку. Не твоего репертуара шуточки.

— Я не шучу, — не обиделся, но как-то набычился Никанор. — Начальство предложило, начальство условия выработало, наше дело — принять или не принять. Нас никто не насилует.

— Какое начальство? — в самые зрачки Никанора посмотрела Зоя.

— Большое, — усмехнулся Никанор. Ему было не просто лестно, он безмерно возгордился, что удалось так заинтересовать Зою. — Вот так, девочка. Наверно, мы не самые завалящие, коль они там…

— Да не морочь ты мне голову! — встала Зоя, поняв, что Никанор выложил ей правду. — Они что — с луны свалились? Они… У тебя все?

— Погоди, сядь, — попросил Никанор мягко. — Не все у меня. — И так трагично вздохнул, что Зоя еще пуще насторожилась. — Иван что-то набедокурил. Не перебивай, сам я собьюсь. Краем слышал, толком не понял, но вызвал его директор, взгрел на всю катушку и… пропуск отобрал. Сказал вроде: чтоб ноги твоей на заводе не было.

— И это правда? — звенящим от возмущения голосом спросила Зоя. — А ты знаешь, как она называется? Ты слышал, что за такое бывает?

— А-а, ну, чего ты кипятишься? — горестно улыбнулся бригадир. И опять показалось Зое, что говорит он правду. Да это как же так? Что ж теперь — любая дребедень может быть правдой?

— Я точно не знаю, но Иван какие-то трубы гнилые тайком сварил. Не то на питательной воде сгорел, не то еще на чем. Я в этих трубах не волоку…

Страшно сделалось Зое. Поняла она: Никанор ничего не выдумал. Ивана выгнали, а его — Капусту — бригадиром первой на заводе бригады коммунистического труда. По незнанию, по злому умыслу или еще почему так получилось — не в причинах дело. Ивана выгнали, а Никанора… Ивана выгнали?

— Ты… ты мух наелся? Ах ты, волк новомодный! Да вас, таких… — И задохнулась от негодования. И от страха тоже. Никанор сказал правду. Ну, как есть, так и сказал. Но разве это допустимо? Конечно, такого не будет, но даже на словах… А почему не будет? Кто помешает? Ивана-то выгнали. Выгнали!

«Как же так? Как же так? — повторяла Зоя вопрос, на который не было ответа. — Как же так? — спрашивала, пробегая по цеху, хотя не знала, куда бежит. — Как же так?»

В конторке Захар Корнеевич один. Прикрыла Зоя дверь, перевела дух и спросила:

— Как же так?

— Что? — недобро покосился на нее Захар Корнеевич.

«А что, что… как же так?» — себе задала Зоя все тот же вопрос. Огляделась, подумав было, что ведет себя до неприличия вздорно. Хотела уйти и увидала плакат. Квадратный фанерный щит с краснощеким парнем в центре, правда, на Никанора не похожим, с прической, с белыми зубами, голубоглазый. Но под этим симпатичным парнем очень странная подпись. Точнее, подпись не только под, она вокруг. Как святое сияние, озаряет голубоглазого богатыря.

«Здесь работает первая на нашем заводе бригада коммунистического труда, которую возглавляет лучший сварщик Никанор Савельевич Ступак».

Насмешка? Присундучили, как говорит Генка Топорков, издевательские слова к такому приятному человеку? Зачем? Или это всерьез? Но кто же примет всерьез заведомую издевку? Никанор да еще Савельевич Ступак и вдруг — лучший сварщик. И не в том дело, что год назад Никанор в самом деле бегал с ведерком за электротоком, он так и не освоил хотя бы азы сварочного дела. Он бригадир, он умеет вместо десятка кронштейников оформить наряд на сотенку. Он в тесных отношениях не только с приемщиком Мошкарой, он умеет ладить и с самим начальником цеха товарищем Колывановым. Но при чем тут сварка?

— Вот это! — указала Зоя на плакат. — Как же… это?

— А что вам не нравится? — задал Ступак вполне резонный вопрос.

— Ладно! — решительно вскочила Зоя. Взяла плакат, толкнула ногой дверь и, не успел Захар Корнеевич опомниться, припустилась куда-то, держа плакат перед собой.

Вбежала в буфет. Почему в буфет — сама не могла понять. Наверно, потому, что тут люди. Обеденный перерыв все же. Расталкивая людей, выбралась на середину зальчика, на простор, крикнула тонко и призывно, как бывало, когда продавала пончики:

— Люди-и! Гляньте, что я принесла. Люди! Скажите: что это?

Тихо было с полминуты. И вот голос:

— Эт Никанор нарисован. Только давний, до Магадана.

— Ты где взяла? — громко спросил Ивлев, с трудом выбираясь из тесной очереди у самого прилавка. — Что ты притурила сюда?

— Занимательно! — резюмировал Гриша Погасян, обходя осторожно вокруг плаката. — В Ереване скажи — ишаком обругают.

— Эт чо — ноги вытирать? — спросил Игорь. — Дай-ка! — хотел отнять у Зои плакат. — Геннадий! Неси гвозди, прибьем у порога, а то тут следят кто как хочет.

— Погоди-ка малость, а ну — отступись, — встрял Егор Аниканович Тихий, и это особенно поразило всех. Жорка? В такие дела попер? Это что — теперь жди снега в августе? Но без препирательств освободил Игорь пространство, вопросительно посмотрел на Ивлева, ожидающе — на Жорку.

— Если посмотреть на все такое прочее со стороны, то вполне даже подходящий парень, — указал Егор Аниканович на голубоглазого богатыря. — Почти как я в молодости. Ну а если с других позиций, если по-рабочему глянуть? А? Товарищи? Мы кто здесь? Для чего мы? Чтоб Захару было на кого давай-давай орать? Или как, если на то пошло?

Настоящая речь. Вполне зажигательная. Василий Чуков, и то не утерпел. Качнул головой, усмехнулся, вымолвил не для всех, просто так:

— Шуткует наше любимое.

— Что ты предлагаешь? — спросил Егора Аникановича Ивлев.

— Сейчас, — кивнул ему Тихий. — Зоя, скажи-ка, где ты взяла эту красотищу?

— В конторке, — немного растерявшись, ответила Зоя. Она, честно говоря, не предполагала, что плакат вызовет такой всеобщий и горячий интерес.

— Так вот, — с необычной для него уверенностью закончил Тихий. — Я предлагаю отнести это чудо-юдо туда, где взяли. Поставить на место и посмотреть: хватит ли у кого-нибудь смелости выставить это вон, — пренебрежительно указал на плакат, — для всеобщего обозрения.

— Вот так, — оглядел Игорь молчаливо стоящих людей. — Товарищ Ивлев, вы как думаете?

— Я думаю, что не надо паники, — тихо вымолвил Ивлев. Взял плакат, кивнул Зое и тоже покинул буфетную.

«Вот и все? — совсем растерялась Зоя. — Поговорили — и все? А как же… как же Иван? И плакат этот — они разве не поняли?»

— И дальше что? — остановившись посреди пролета, спросила Ивлева. — Может, правда лучше пончики продавать?

— Может, правда лучше без паники? — спокойно улыбнулся Ивлев. И добавил, остановившись перед дверью в конторку: — Паника — это от беспомощности. Не уходи, я мигом.