Охота на «кротов»

Энди Янковский, как утверждала его падчерица, «был самым лояльным человеком в этой стране. Мы думали, что нашли здесь свой приют». Даже 30 лет спустя она все еще чувствовала горечь по поводу того, что сделало ЦРУ. Ее муж, ее отчим и Паркер — все были уволены по одной причине, сказала она, «из-за родственников за «железным занавесом», которые умирали от голода и замерзали в ГУЛАГе.

Три поколения семьи Энди и моей семьи боролись с коммунизмом и жили в изгнании как не имеющие гражданства русские белоэмигранты. В глазах советского правительства мы были его злейшими врагами. Мы все были включены в список для депортации в сибирские трудовые лагеря. Если бы мы знали, мы все попытались бы пересечь 38-ю параллель. Мы не строили амбициозных планов, мы «просто хотели жить», как сказал доктор Живаго в книге Пастернака. Если мы уже не были полезны для ЦРУ, нас могли бы уволить более человеческим образом. Мы были абсолютно беззащитны и преданы этой стране. Мы хорошо служили ей».

У охотников на «кротов» хорошая память. Увольнения 1959 года не закрыли дела, и менее чем через десятилетие дело Сноу — Янковского — Паркера всплыло вновь, чтобы коснуться Дэвида Мэрфи, начальника советского отдела. Это была, как подтвердил Майлер, одна из основных ниточек расследования, проводимого группой специальных расследований в отношении самого Мэрфи. Каким бы притянутым за уши это ни казалось в ретроспективе, но охотники за «кротами» пытались выяснить, был ли Мэрфи, помогший привлечь Янковского к работе в ЦРУ, хоть в какой-то степени ответствен за потерю агентов ЦРУ во время войны в Корее.

Эд Петти входил в состав группы специальных расследований и принимал участие в проверке Мэрфи. Энглтон не только считал Мэрфи главным подозреваемым, но, по словам Петти, «даже открыто неоднократно заявлял, что Мэрфи — агент КГБ». Изучив досье, Петти написал длинное заключение, что в конечном итоге Мэрфи не являлся «кротом». Но поскольку вокруг

Мэрфи витали подозрения в предательстве, его дни как начальника советского отдела были сочтены.

В 1968 году в отделе произошли крупные перестановки. Мэрфи вынудили уйти — заменили другим руководителем отдела — и отправили в Париж резидентом. Сначала на его место планировался Уильям Колби. Но президент Джонсон вмешался в дела ЦРУ и отправил Колби во Вьетнам. В результате преемником Мэрфи стал Рольф Кингсли.

По словам Майлера, не только подозрение, павшее на Мэрфи, сыграло роль в его отстранении, «но еще и решение заключить в тюрьму Носенко. Да и все дело Носенко». Именно Мэрфи сыграл главную роль в том, что Носенко пришлось пройти через жуткие испытания. Хелмс к этому времени уже требовал, чтобы вопрос о честности Носенко был закрыт; это дело слишком затянулось. Советский отдел стал явной мишенью. «Было решено, что необходимы перемены — новое руководство, новый стиль», — сказал Майлер.

Насколько далеко Энглтон зашел в своей борьбе против бывшего начальника отдела, вскоре обнаружилось поразительным образом. Во время поездки в Вашингтон графа Александра де Маранша, тучного директора французской Службы внешней документации и контрразведки, Энглтон отвел его в сторону для беседы. Шеф контрразведки предупредил де Маранша, что Дэвид Мэрфи, новый резидент в Париже, является советским агентом.

Уильям Колби сообщил, что узнал о поразительном предупреждении Энглтона относительно Мэрфи несколькими годами позже. По его словам, это случилось во время его визита в Париж через несколько месяцев после его назначения на пост директора ЦРУ. «Де Маранш отвел меня в сторону и сказал: ^Вы знали, что Энглтон сообщил мне, что Мэрфи — советский агент?»»

Колби отметил, что у де Маранша имелись основания для расстройства. «Он имел в виду, что нам следует контролировать свое ведомство. Мы не должны делать заявления на два голоса». Как только Колби вернулся в Лэнгли, он заявил: «Я прочитал дело Мэрфи. Там были голословные утверждения, нужно было в этом разобраться». В своих мемуарах, не называя Мэрфи или де Маранша, Колби писал, что обнаружил в делах, что офицер, «блестящий и эффективно действующий сотрудник, был сочтен абсолютно чистым. Однако наша контрразведка ни за что не соглашалась с этим заключением» [209] .

209

См. Colby W., Forbath P. Honorable Men: My Life in the CIA. — N. Y., 1978.— P. 365.

После просмотра дела, вспоминает Колби, «я написал записку с утверждением, что не может быть подозрений в отношении этого человека». Более того, Колби поручил Мэрфи важное задание по координации технических операций Управления с агентурной разведкой. «Я вызвал его после того, как изучил его дело, и сказал: «Я хочу, чтобы вы знали, что все в прошлом». Я решил испытать судьбу, поручив ему чрезвычайно секретную область деятельности. И сделал это намеренно».

История о предупреждении Энглтоном французской стороны в отношении Мэрфи годами циркулировала в темном мире контрразведки. Но близкое окружение Энглтона отказывалось верить в это. «Колби — единственный источник этих сведений», — заявил «Скотти» Майлер.

Тем не менее Александр де Маранш лично подтвердил, что Энглтон предупреждал его о том, что Мэрфи — советский шпион. Городской аристократ, говорящий на разговорном английском языке без тени акцента, де Маранш заявил, что очень хорошо помнит этот разговор. «Приблизительно в 1971 году я был в Вашингтоне, — сообщил он. — Сообщение, что офицер связи со мной (Мэрфи) — русский агент, явилось сюрпризом, мягко говоря». И ему сказал об этом Энглтон? «Да, Энглтон. Это было поразительно» [210] .

210

Де Маранш сообщил, что не помнит, чтобы он говорил Колби о предупреждении Энглтона. «Это был не Колби, — заявил он, — это был Хелмс». Он заявил, что проинформировал директора ЦРУ о предупреждении относительно Мэрфи в ходе того же визита в Вашингтон. «Я встретился с Хелмсом в его кабинете», — сообщил он. Однако, добавил де Маранш, «за одиннадцать лет моей службы (в качестве главы спецслужбы) я имел дело с шестью директорами ЦРУ». Ричард Хелмс заявил, что он не помнит, чтобы «де Маранш приходил в мой кабинет в Лэнгли и сообщал мне, что мой резидент в Париже — советский агент».

Еще до того, как Колби узнал о подозрениях Энглтона в отношении Мэрфи, де Маранш поднял тревогу, сообщив высокопоставленному сотруднику ЦРУ о предостережении Энглтона относительно резидента в Париже. По словам бывшего сотрудника Управления де Маранш сказал ему: «Мой дорогой друг, почему ЦРУ посылает мне советского шпиона в качестве резидента?» Этот разговор состоялся в Париже. Сотрудник ЦРУ ответил: «Я не верю в это». На что де Маранш сообщил: «Это сведения от вашего господина Энглтона».

Когда этот недоверчиво настроенный сотрудник ЦРУ вернулся в Лэнгли, «он попросил Джима дать объяснения и получил докладную записку на трех страницах, содержавшую все доводы в пользу того, что Дэйв Мэрфи — шпион. Читая эти три страницы, осознаешь, что Энглтон действительно спятил. Энглтон хотел, чтобы

Хелмс направил письмо, включавшее в себя материалы, изложенные на этих трех страницах. Хелмс уклонился. Вместо этого высокопоставленный сотрудник отослал французам любезное письмо, сообщавшее, что нет никаких факторов, подтверждающих это».

Ричард Хелмс настаивает, что не помнит этого случая и не знал о подозрениях в отношении Мэрфи. Но Хелмс затруднялся вспомнить почти все спорные дела, имевшие место во время его пребывания на посту директора. Он не смог припомнить, кто принял решение о заключении в тюрьму Носенко; он никогда не давал разрешения на операцию с Шадриным. Давая интервью в своем офисе на К-стрит в Вашингтоне, где бывший директор ЦРУ работал в качестве консультанта по вопросам международного бизнеса, Хелмс в свои семьдесят семь лет являл собой «симфонию в сером» — серые (седые) волосы, серый костюм и серые полутона, в которых он говорил о своих годах работы в качестве главы ЦРУ и о необходимости тонкого равновесия между разведкой и контрразведкой. Он был высок, строен, элегантен и раскован; в отличие от прошлых лет, он согласился на то, чтобы его слова цитировались.

«Я не помню, чтобы Джим приходил ко мне и что-либо говорил о проблемах с Дэвидом Мэрфи, — сказал он. — Я узнал об этом позже, после моего ухода из Управления. Я отлично помню, что, направляя Дэвида Мэрфи в Париж, я не знал о подозрениях Энглтона. Я никогда в это не верил. У меня не было оснований сомневаться в лояльности Дэвида Мэрфи».

Но Энглтон сомневался. И то, что Говард Осборн, начальник управления безопасности ЦРУ, снял, по словам бывшего старшего сотрудника управления, с Мэрфи обвинения в том, что он является глубоко законспирированным агентом, еще до его приезда в Париж, делает предупреждение Энглтоном французов еще более странным. «Когда Мэрфи собирался ехать в Париж, он был под подозрением, — сказал он. — Хелмс не направил бы в Париж резидента, которого подозревают. Он настаивал на урегулировании этого вопроса. Осборн устроил Мэрфи самый строгий допрос, к которому он когда-либо прибегал, и тщательную проверку на детекторе лжи. Это было отвратительно. И Дэвид Мэрфи оказался абсолютно чистым. Показатели были отрицательными по всем пунктам».