Охота на «кротов»

В письме генеральному инспектору Управления Гарблер писал: «Я оказался жертвой обвинения, защищаться от которого мне никогда не представлялось возможности… Я был возмущен тем, как поступили с моей семьей и со мной. Без расследования, — писал Гарблер, — невозможно снять обвинение в нарушении безопасности. В конечном счете я хотел бы защитить себя и восстановить свое доброе имя» [239] .

Спустя восемь месяцев, в августе 1977 года, Гарблер получил письмо о. т Джона Блейка, исполняющего обязанности заместителя директора ЦРУ, в котором сообщалось, что «вопрос о нарушении безопасности полностью решен в вашу пользу». Впервые ЦРУ информировало, что против него выдвигалось обвинение в нарушении безопасности. Далее в письме Блейк признавал, что обвинение в Шпионаже действительно «неблагоприятно отразилось» на карьере Гарблера. «Ваши чувства разочарования и горечи понятны, — писал Блейк, — и мне остается только сожалеть, что время вернуть невозможно» [240] .

239

Письмо Гарблера генеральному инспектору Джону X. Уолдеру от 8 декабря 1976 г.

240

Письмо Блейка Гарблеру от 3 августа 1977 г.

Достаточно ли было извинений, полученных от ЦРУ? Поразмыслив над этим вопросом несколько месяцев и обсудив его с семьей, Г арблер решил— недостаточно. Он направил Стэнсфилду Тэрнеру, директору ЦРУ, просьбу о компенсации «для моей семьи и для меня за девять скудных и безрадостных лет». Обвинения, писал Гарблер, поставили под вопрос «мою лояльность Управлению, правительству и стране. Друзья и коллеги избегали меня, и я стал человеком, с которым держались осмотрительно, своего рода парией» [241] .

241

Письмо Гарблера Тэрнеру от 29 ноября 1977 г.

Гарблер нашел точные слова. Годами он читал недоверие в глазах своих коллег в ЦРУ. «Люди, с которыми я работал, переворачивали документы на столах, когда я входил в комнату, — вспоминал он. — Если я шел по коридору, а группа моих коллег о чем-то болтала там, то, увидев меня, они быстро расходились. На вечеринках друзья поворачивались ко мне спиной. Даже люди, хорошо меня знавшие, иногда умолкали на полуфразе, чтобы убедиться, не сболтнули ли они лишнего».

В конце декабря, за три дня до выхода в отставку, Гарблер получил ответ от Тэрнера, который сообщал, что находит гнусными необоснованные обвинения в нарушении безопасности, выдвинутые против него. При этом, писал Тэрнер, он ничем не может помочь. Выплатить компенсацию Гарблеру не представляется возможным, если конгресс не примет частный закон по этому вопросу. Допущена «несправедливость», добавил Тэрнер, тем не менее Управление отдает должное его многолетней отличной службе [242] . Что было равносильно сердечному рукопожатию, но никак не деньгам.

242

Письмо Тэрнера Гарблеру от 26 декабря 1977 г.

Двадцать с лишним лет спустя Гарблер проживал в Тусоне, куда он удалился с женой Флоренс. Говорил Гарблер без озлобленности.

«Я вышел в отставку 31 декабря 1977 года, — сказал Гарблер, — и удостоился традиционной церемонии проводов на седьмом этаже. Тэрнер не явился. Хелмс не явился. Энглтон не явился».

Через десять дней после выхода в отставку Гарблер в соответствии с заведенным порядком получил письмо от Стэнсфилда Тэрнера с выражением искренней признательности директора за «важную работу, которую вы выполняли, и глубочайшей надежды, что предстоящие годы принесут вам удовлетворение».

О чем думал Гарблер в тот холодный день, когда после прощального вечера он освободил свой стол и в последний раз переступил порог здания? «Я о многом вспомнил в тот день, — сказал Гарблер, — но подумал, что Господь был добр ко мне. Я пережил несчастливые времена. Девять лет вычеркнуты из жизни, но в общем и целом стоило жить. Я всегда буду гордиться тем, что работал в ЦРУ.

Я действительно чувствовал, что мне очень хотелось доказать несостоятельность того, что люди думали обо мне и что эта небольшая группа пыталась сделать мне». Затем он что-то вспомнил. «На прощальной церемонии мне вручили небольшой герб ЦРУ в пластиковом футляре».

Гарблер встает, поворачивается и долго смотрит в окно своего кабинета.

ГЛАВА 18 Закон о пособиях «кротам»

В 1964 году Ричард («Душан») Кович, хотя и понял, что что-то непонятное отрицательным образом повлияло на его карьеру, продолжал добросовестно работать в качестве «охотника за умами» ЦРУ, то есть оперработника, владеющего русским языком, который по первому приказу мог вылететь куда угодно для осуществления вербовочного подхода к сотруднику КГБ.

Осенью 1966 году Ковича направили на «Ферму» делиться своим опытом с молодыми разведчиками. Через три года он возвратился в штаб-квартиру, где читал лекции и проводил занятия, но, как казалось, просто дотягивал свой срок до отставки. К началу 1974 года, когда ему исполнилось 47 лет, стало ясно, что он уже никуда не поедет. В феврале «Душан» Кович решил «укладывать чемоданы».

К тому времени он понял, что Ингеборг Лигрен («Сатинвуд-37»), Михаил Федеров («Экьют») и Юрий Логинов («Густо») — три его ценных агента — находились под подозрением. Но он еще не знал, что сам находится под «колпаком» как предполагаемый советский «крот».

На церемонии отставки Ковича Уильям Колби наградил его медалью ЦРУ и двумя другими знаками отличия, которые он заслужил за 24 года безупречной службы в Управлении [243] . Вместе со своей женой Сарой Кович окунулся в жизнь отставника. Однако, подобно старому коню пожарной службы, он откликнулся на сигнальный колокол и в 1975 году возвратился в Управление. Работая в ЦРУ по контракту, он стал путешествовать по свету, предпринимая, как и в старое время, вербовочные подходы.

243

Обычно сотрудники ЦРУ награждаются в период службы за конкретные операции. Проверяя дело Ковича, кто-то из бюрократов обнаружил, что Кович не получил ни одной медали. Колби исправил эту оплошность.

В начале марта 1976 года Ковича наконец поставили в известность, что он подозревался в сотрудничестве с Советами. С ним встретились три сотрудника аппарата Генерального инспектора ЦРУ X. Уоллера и тактично сообщили эту неприятную новость. Ковича также информировали, что он больше не находится под подозрением. К тому времени Колби уволил Энглтона, а затем и сам был смещен со своего поста президента Фордом в связи с результатами многочисленных расследований в организациях разведывательного сообщества, начало которым было положено статьей Симора Херша в газете «Нью-Йорк тайме», в которой сообщалось о незаконных операциях ЦРУ [244] Но перед уходом в отставку Колби приказал, чтобы Ковичу разрешили ознакомиться с его досье. По мере чтения у Ковича волосы вставали дыбом Он еще не понимал гнусности выдвинутых против него обвинений. Он не знал, что причиной подозрений могла стать его фамилия, начинавшаяся с буквы «К» Охотники за «кротами» из группы специальных расследований «галоши» из управления безопасности, действительно считали его предателем. Для Ковича это казалось не вероятным.

244

Колби был уволен Дж. Фордом в ноябре 1975 года, но согласился исполнять свои обязанности до 30 января 1976 года, когда пост директора ЦРУ должен был занять Дж. Буш. Колби полагал, что знает конкретную причину своей отставки; он был убежден, что дело заключалось в оружии, стрелявшем отравленными стрелами, которое было изготовлено ЦРУ и представлено на слушаниях по требованию комитета Черча. Председатель комитета Фрэнк Черч продемонстрировал это оружие на слушаниях в сенате, после чего его фотографии появились на первых страницах газет всего мира. Для Белого дома это было недопустимо, там пришли к выводу, что Колби чересчур откровенен с комиссиями, осуществлявшими расследования. Однажды вицепрезидент Рокфеллер, комиссия которого, как полагают, расследовала нарушения законов, совершаемые спецслужбами, отвел Колби в сторону и спросил: «Билл, ты действительно должен представить нам весь этот материал?» В ситуационной комнате Белого дома во время совещания о стратегии в ходе расследования госсекретарь Киссинджер обратился к Колби и заявил: «Билл, самое неприятное заключается в том, что когда вы идете в конгресс, вы считаете, что идете на исповедь».

Он обнаружил, что в декабре 1965 года, после ошибочного ареста Ингеборг Лигрен, ЦРУ было настолько обеспокоено вероятностью побега Ковича, что обратилось к ФБР с просьбой запретить ему посещать советские учреждения на территории США. Кович горько смеялся, когда обнаружил подобное в досье; он никогда не имел намерений бежать в Советский Союз. Он был лояльным сотрудником ЦРУ, но знал, что ФБР не имело таких всеобъемлющих прав, позволявших ему задерживать каждого входящего в советские учреждения. ФБР также это было известно, и оно ответило отказом на просьбу ЦРУ.

Прочитав свое досье, Кович понял, что больше не сможет работать на ЦРУ, о чем он проинформировал нового директора ЦРУ Дж. Буша. В июле в письме на имя Буша Кович суммировал все ложные обвинения в свой адрес, которые разрушили его карьеру. Буш сразу же ответил, выразив сожаление по поводу случившегося. В конце письма он добавил, что Кович, возможно, почувствует некоторое облегчение, узнав, что с него сняты все подозрения [245] . Осенью, после завершения проекта, над которым он работал, Кович вновь покинул ЦРУ, на этот раз навсегда.

245

Так как в письме Буша упоминались некоторые из секретных дел, которыми занимался Кович, то последний был лишен возможности повесить письмо в рамке на стену или кому-нибудь показать. Он был вынужден читать оригинал письма в специальной комнате в штаб-квартире ЦРУ, позднее он получил в свое распоряжение копию этого письма.