Охота на охотника
Шрифт:
– Отчего же... вы знаете, что мятеж вспыхнул не из-за голода, как ныне полагают, а из-за черной лихорадки. Нижний город, где селится всякий человеческий мусор. Затокин частенько в нем бывал, говорил, что только там можно найти что-то по-настоящему интересное. К слову, он весьма сочувствовал революционерам...
– Ему это не помогло, - в душе появилось нехорошее такое предчувствие.
– Не все братья знали о роли, которую сыграл Затокин, да и... не они его убили.
– А кто?
– Таровицкий. Впрочем, вряд ли он знал правду, иначе не посмел бы... Затокину можно сказать повезло... никто так и не
– И что же?
От него ждали вопроса, и Димитрий не стал обманывать ожидания.
– Вы ведь задаетесь вопросом... во всяком случае, должны бы... почему несколько немалой силы магов позволили просто взять и убить себя? Почему они не защищались? Не потому ли, что не могли?
Сердце екнуло.
Так... просто.
Затокин, которого полагали погибшим вместе с высочайшей семьей... придворный лекарь, человек доверенный... тот, на кого не подумают.
– Верно, - Брасова тоненько хихикнула.
– Он знал, к чему идет, и хотел занять в новом мире достойное место... да и умирать... кому охота, когда вся жизнь впереди? А уж смешать кое-какие травы... он многое знал, милейший Затокин. Полагаю, он самолично напоил их тем треклятым зельем, которое разум дурманит, а силу... ее ведь тоже не так уж сложно запереть.
...и никто бы не подумал.
Никто... ничего не успел понять.
А старуха засмеялась.
– Знаете, на пороге смерти многое из того, что недавно еще казалось важным, напрочь утратило хоть какой-то смысл. Вот мы с вами беседуем, а завтра я умру. Или послезавтра. Или... и никто не способен отсрочить этот миг... вот она, настоящая справедливость... а я ведь хотела немногого. Просто жить... сорвите мне розу, окажите любезность... к слову, именно Затокин и познакомил меня с Мишенькой.
Глава 14
Глава 14
...она всегда знала, что отличается от прочих.
Сестры?
Матушкина радость. Тихи. Скромны. И косы укладывают бубликами, отчего обретают неявное сходство с овцами. Овцами они и были, покорными родительской воле и мужниным желаниям, не способными на самое малое слабое движение души.
А вот Наташенька...
...она от рождения горела. Она чувствовала в себе истинное пламя, которое рвалось, требовало выхода, и матушка плакала. А старуха, которую Наталья почитала за приживалку, сказала:
– Никшни, радуйся, кровь-таки очнулась.
Старуха была из древнего рода, впрочем, древность не удержала ее от глупости. Некогда в годы молодые она сбежала от найденного папенькой жениха, чтобы обвенчаться с подпоручиком. Тот был хорош, правда, как после выяснилось, красота да удаль показная являлись единственными его достоиствами, но... папенька принимать блудную дочь отказался наотрез.
Приданое тоже выплатил в урезанном размере.
А внуков своих и вовсе в родовую книгу вносить не стал, будто их и не было. Может, не простил, а может, просто видел, что внуки эти пошли в треклятого подпоручика, собою хороши, но пусты и безголовы. Она жила, тихо, исподволь управляя разросшеюся семьей, не позволяя той вовсе разориться, пока не появилась Наталья.
Старуха сказала матушке:
– Отстань от девки. Хоть кто-то тут не с жидкою кровью...
А когда сама Наташенька попыталась
использовать проснувшийся дар, чтобы заставить надоедливую гувернантку на колени встать, попросту перетянула клюкой поперек спины.– Не дури, - велела старуха, и голос ее был таков, что Наталья разом утратила способность управлять своим телом. Она по-прежнему ощущала и руки, и ноги, и зудящую пятку, которая сводила с ума, но вот пошевелиться...
– Сила дана не для глупостей.
Плакать и то не получалось, хотя старуха не жаловала слез.
– И если у тебя не хватит ума понять сие, то я просто перекрою ее...
Внутри что-то сжалось, и Наталья поняла: в старухиной воле сделать так, как она говорит. Взять и оборвать тонкую пока ниточку...
– Страшно?
– старуха заглянула в глаза.
– А то... думаешь, ей не было бы страшно? Или другому кому?
– И пускай!
– страх вернул голос.
А может, ему лишь позволили вернуться.
И старуха тюкнула клюкой по лбу, не сильно, но очень обидно.
– Пускай?
– хрипловато переспросила она.
– Так-то оно так... только люди со страху порой страшные вещи же творят. Оно как выходит? Чего не понимают, того и боятся, а чего боятся, того и изничтожить спешат. Вот придушат ночью, будешь тогда знать...
И вновь Наташа поверила.
И даже несколько ночей не спала, ждала, когда скрипнет, приоткрываясь, дверь, впустит гувернантку давешнюю с подушкой вместе...
...глупости.
Тогда, в детстве, тени казались глубже, а люди - проще.
Старуха учила.
Не спеша, не особо считаясь с собственными желаниями Натальи, не говоря уже о матушкиных стремлениях... та старуху опасалась, правда, о страхе своем вслух не говорила, старалась держаться с должным почтением, тем паче, что именно бабка семейными делами управляла, но все же...
– Люди в сути своей просты, - старуха любила гулять, а Наталье приходилось сопровождать ее.
– И не важно, где живут они. Вот смотри, что крестьяне, что твой батюшка думают большею частью об одном, о хлебе насущном. Только хлеб у них разным. Кому-то довольно зачерствелой горбушки, а другой и от перепелов в меду нос воротит... запоминай, первичные потребности годятся для того, чтобы через них достичь...
...она умела усилить голод.
Или жажду.
И однажды заставила Наталью ощутить эту самую жажду, сводящую с ума, неутоляемую, на собственной шкуре. Старуха полагала, что чем жестче урок, тем лучше он запомнится.
Была ли права?
Как знать...
Она умерла, когда Наталье исполнилось восемнадцать. Старухе... одни говорили, что она давно разменяла вторую сотню лет, другие вовсе полагали ее вечною и всерьез говорили, что пройдет день-другой и старая карга поднимется из могилы, чтобы высосать десяток-другой честных людей...
Ее похоронили в семейном склепе, и матушка вздохнул с облегчением.
– Наконец-то, - сказала она, размашисто крестясь. И по взглядам, которые она бросала на склеп, Наталья поняла, что и матушка не отказалась бы вбить в иссохшее сердце осиновый кол.
На всякий случай.
Сама Наталья испытывала смешанные чувства. Нет, старуху было не жаль, все же характер у нее был на редкость склочный, да и привычка говорить, что думаешь, не добавляла к старухе любви, однако знания... сколько всего она знала.