Охота на рэкетиров

Лицо Правилова было грустным. Бандура все взвесил и решил, что совет Олега Петровича — не худший их тех, что ему когда-либо давали.

* * *

Итак, Андрей с Кристиной выехали из центра Херсона, накрутив по городу не один десяток километров.

— Иван Сусанин, — съязвила Кристина Бонасюк.

Они проехали вдоль разбитого над Днепром парка. В парке размещались аттракционы. Повсюду сновала детвора. Самого Днепра из-за густых раскидистых крон было не видать. Днепр плескался где-то внизу. Они еще немного попетляли. О еде Андрей больше не заикался.

«Ягуар» спустился по склону к реке и въехал на широкий мост. Между пролетами, отливая изумрудом и бирюзой, играли днепровские волны. Где-то за мостом, судя по карте, лежал город Цюрюпинск. Днепр был широк и катил воды медленно и с достоинством. Далеко на горизонте небо ныряло в камышовые плавни.

Мост перешел в высокую дамбу, а затем дорога опять вскарабкалась на могучие бетонные клыки.

Вскоре «ягуар» уже катил по Цюрюпинску. Оставив за спиной унылые дома центральной части города, Андрей и Кристина выехали на окраину.

— Следи за нумерацией, лапушка, — попросил Андрей. — И кончай зевать, а? На водителя сон нагонишь.

— Спать хочу, — пожаловалась Кристина.

— Не колышит, — ласковым тоном отозвался Андрей.

Местонахождение Протасова открыл Правилову Поришайло. Правилов же передал адрес Андрею. Осведомленность Артема Павловича внушила обоим трепет.

— Где-то здесь, если Олег Петрович не напутал ничего.

Они стали возле дома, который с полным основанием следовало бы назвать совершенно безобразной халупой. Халупа была обнесена штакетником, черным кривым и редким, словно зубы старателя после цинги.

Андрей не глушил мотора.

— Ты в машине посиди, крошка. Я схожу, проверю.

Вообще говоря, крошка была ростом с Андрея и весила никак не меньше его, но, когда любишь, какое это все имеет значение.

Двор был откровенно безобразен. Повсюду валялись высокие кучи мусора и самого невообразимого хлама. Парочка окон, больше смахивавших на бойницы, была забрана закопченными до черноты стеклами.

— Ужас, — сказал Андрей, дергая перекошенную входную дверь на себя и ожидая, что ручка останется в руках.

Он вошел в полутемное помещение, очевидно, служившее сенями. Откуда-то из глубины дома долетел приглушенный пьяный говор.

Стараясь не шуметь, Андрей на цыпочках двинулся вперед и почти сразу подцепил носком старое, эмалированное ведро. Ведро перевернулось, окатив ноги студеной колодезной водой. Андрей шарахнулся вправо и толкнул плечом груду каких-то ящиков. Те посыпались вниз с грохотом горного обвала.

— Что там за бульдог неумный приперся, в натуре? — спросил издалека ворчливый голос Протасова. — Вовчик! А ну, тащи сюда топор, блин…

— Валерка! — радостно закричал Андрей. — Ты где?

Продолжая спотыкаться, обо что попало, Андрей двинулся на свет, как спелеолог по пещере. За очередным поворотом ему открылась убогая комнатенка, освещенная тусклой лампой без абажура. Стены комнатенки казались дочерна засиженными мухами. Оба угла были заняты старинными армейскими кроватями. Проваленные до полу стальные сетки заменяли кроватям матрацы. Посреди комнаты громоздился неказистый стол, застеленный прожженной во многих местах клеенкой. На столе дымилась сковородка, полная жареного мяса. Андрей подумал, что содержимое сковородки, пожалуй, — лучшее из того, что находится в комнате. Нос Андрея затрепетал, желудок вторил носу нервным изголодавшимся бурчанием. Вокруг стола сидели двое неряшливо одетых, грубых мужиков. Оба, судя по виду, были пьяны вдребезги. В ближайшем алкаше Андрей с ужасом признал Протасова. Лицо Валерки украшала недельная щетина, на скуле красовалась ссадина размером с пластмассовую мыльницу. Собутыльник Протасова был Андрею не знаком.

— А, дружище… — Протасов на секунду поднял голову.

Бандуре показалось, будто на лице Валерки промелькнула тень испуга. Но, ощущение было мимолетным, Андрей от него отмахнулся. Ему и без того хватало поводов для удивления. Андрей совершенно точно знал, что Протасов не пьет ничего крепче пива. Но пивом на столе и не пахло.

— Здорово, братан. Заходи, блин, садись, — Протасов широко махнул рукой, приглашая Андрея к столу.

— Бахнешь с нами?

Валера пододвинул стул. Андрей последовал приглашению, мимоходом уловив недружелюбный взгляд Валеркиного собутыльника. Тот так и зыркал исподлобья.

— Андрюха — Вовчик. Вовчик — Андрюха. — Протасов разулыбался, радуясь, насколько просто все вышло. Покончив с официальной частью, Протасов взялся за литровую бутылку из-под молока. Бутылка была наполнена прозрачной жидкостью и закупорена куском газеты, стянутым вокруг горлышка толстой черной нитью.

— За встречу, Бандурчик! — провозгласил Протасов. — Нам с Вовчиком как раз третьего не хватало.

Рот Андрея наполнился слюной. Виной тому была полная мяса сковорода, на нее было больно смотреть, хоть бери, подвязывай слюнявчик.

— Вовчик?! — громогласно распорядился Протасов, — а ну-ка, подай ведро моему корешу!

Собутыльник Протасова снял с пыльной полки грязную чайную чашку с выщербленным ободом, брякнул на стол. Протасов наполнил тару до краев, сделав при этом пару неслабых лужиц.

— За рулем я, — попробовал отговориться Андрей.

— Ну и что с того, блин?! — насел на него Протасов.

— Да не пью я самогона.

— Как это?! — выкатил глаза собутыльник Валерия. Голос у него был грубым, язык заплетался. — Братишка, ты часом не еврей?

— По одной, в натуре, — примирительно предложил Протасов.

— А, давай, — сломался Бандура. Они синхронно опрокинули емкости. Андрей с омерзением узнал в напитке самый отвратительный самогон, какой ему только доводилось пробовать. Пойло отдавало сивушными маслами и чем-то, еще более гадким. Самогона Андрей терпеть не мог. Каждая из попыток приучить себя к этому напитку, предпринятая еще в Дубечках, заканчивалась фатально, проще говоря, оборачивалась вывернутым наизнанку желудком.

Дед Андрея гнал самогон, и не о какой казенке и слышать не хотел. Отец тоже гнал, с тех пор, как довелось спороть офицерские погоны. Правда, в отличие от деда, отец собственным творениям все же предпочитал казенку, а самогон производил — на экспорт, так сказать. Отец содержал пасеку, с которой вечно требовалось кочевать с одного поля на другое. Ульи следовало загружать и выгружать. Пасеку нужно было охранять. За разрешение поставить ульи в саду, у кромки колхозного поля, и вообще, где угодно еще, требовалось выставлять магарычи. И, наконец, пасека всегда (особенно, если лето выдавалось дождливым) остро нуждалась в сахаре. Пасека пожирала сахарный сироп, как танковый дизель — соляру, то есть ненасытно и беззастенчиво.

В Дубечках, как и повсюду в нашей стране, на тот момент в ходу уже было несколько видов валют, причем самогон, как универсальное средство обращения, ничем не уступал купоно-карбованцам и был много привычнее доллара.

Тут следует уточнить, что доверие населения к самогону, как платежному средству номер один, выросло не на ровном месте. Курс самогона укреплялся десятилетиями. Можно даже сказать, что самогон, как некая альтернативная валюта, был невольно выпестован родной компартией и правительством. В условиях, когда «деревянный» рубль подкреплялся разве что пустыми полками магазинов и портретами Старшего Брата, следующие одна за другой денежные реформы больше напоминали конфискации, народ искал для себя нечто постоянно ценное. И, в конце концов, нашел.