Охота на русскую Золушку

Марко замер на минуту у двери. Видимо видок мой его здорово напугал. Я и сама до сих пор стараюсь не смотреть в зеркало. Остальные уже привыкли, но он-то видел меня впервые после леса. Захотелось прикрыться простыней. Но я мужественно вытерпела, сжала пальцы в кулаки и тут же едва не заорала от боли. Я ведь и забыла, что в меня капельницы понатыкали. В двух руках по игле на тыльной стороне ладони, так что кулаки особо не сожмешь. Пока я заталкивала слезы назад, и пыталась восстановить дыхание, он пришел в себя.

— Маша! — он в два шага очутился возле моей кровати, присел на краешек.

От его близости, от любимого аромата, в котором я теряла ориентиры, у меня и правда закружилась голова. Все, с этим нужно заканчивать! Не я у него первая, не я и последняя. Вернее, я единственная, которой он предложил дружбу. И я этой дружбы просто не вынесу. Вот сейчас, с ума схожу, как хочется к нему прикоснуться. Прижаться щекой к его груди, услыхать биение сердца, такое же бешенное как в лесу. Какое у меня самой сейчас в груди. Чтобы не кинуться к нему, вцепилась пальцами в простыню, уже наплевав на то, что иглы впились с такой силой, что визжать хотелось.

Вместе с этой простыней выставила руки вперед. Для себя, чтобы действительно не совершить ошибки. Он ведь уже отступил от меня. Да с таким лицом. Я помню. Хватит с меня и одного раза. Второй уже перебор.

— Марко, нам не нужно больше видеться. Никогда. Мысль яркая и четкая выскочили из меня быстрее, чем я успела облечь ее в правильную фразу. Ну, во что-то такое витиеватое, вежливое… Черт, да какая уже теперь разница! Суть он уловил. И замер, оцифровывая. И я замерла. Горло, глаза, уши, — все еще горело, как при температуре, а в груди уже расползалась холодная пустота. Я сама вырвала из себя любовь. И дырку эту уже никогда и ничем не заполнить. Мне не нужно видеться с Марко. Он должен исчезнуть из моей жизни. Вот так. Пусть с болью, пусть у меня теперь навсегда замерзнет сердце, но по-другому никак. Одним на роду написано любить и быть любимыми, создать семью, воспитывать детей и вот это вот все. А другим — наука в утешение. Хорошая работа, успешная карьера. Потому что больше мне от жизни ничего не нужно. Ведь в ней уже нет того, кого я могла бы самозабвенно любить, забыв обо всем на свете.

— Почему? — спросил он чужим, хриплым голосом.

Серьезно? Почему? Я подняла на него глаза. Он мотнул головой, не смог сдержать ухмылки. Той самой, презрительной, открыл было рот, чтобы сказать что-то. Я не хотела слышать что. Очевидно же, что ничего приятного не выдвинет с такой-то мимикой. А мне и собственных фраз на долгие часы слез хватит. Не хочу еще и за его слова переживать. Однако ничего сказать он не успел. Дверь распахнулась. И в этот раз Платону я обрадовалась.

Марко поспешно встал с моей кровати. Но Платон сейчас не озаботился, чего это он приблизился к его невесте.

— Эй, детка, у тебя все руки в крови!

Он перевел гневный взгляд с моих кистей, с которых действительно стекали крупные красные капли на белую в сиреневый цветочек простыню, на Марко, который, по его мнению, был обязан обратить на этот вопиющий факт внимание. А не сидеть как дурак.

— Это не больница, а скотный двор! — возмутился мой официальный жених и гаркнул в коридор так, что стекла в окне затряслись, — Кто-нибудь! Тут пациент кровью истекает.

Потом буркнул уже тише и злее:

— Чертовы англосаксы! Капельницу поставить не могут! Хозяева мира, мать вашу!

И вдруг словно развеселился, подмигнул мне и сообщил совсем другим радостным тоном:

— Не переживай Машка. Отец за нами самолет выслал. Завтра уже будешь в Москве долечиваться.

Глава 19

Марко

Я замер, не понимая, что делать дальше. За минуту до этого Маша выстрелила мне в мозг контрольным «Нам не нужно больше видеться», а ее псевдо-жених добил «Завтра будешь в Москве». Отлично история развивается!

И руки ее в крови. Как такое возможно? Что там у нее с капельницами? Почему я не заметил, чертов эгоист. Полез обниматься, а она… Мысли путались. Что она сделала? Ведь никто из предыдущих посетителей ничего не заметил. Значит что-то случилось, пока именно я был в ее палате. Но я сейчас плохо соображал. В висках стучало навязчиво «Никогда» и «Завтра будешь в Москве». У меня собрались отнять Машу.

Маша, хвала небесам, тоже немало удивилась, а вовсе не обрадовалась предстоящему путешествию.

— Зачем ты ему сказал?!

С нарастающей радостью в груди я видел, что теперь моя девочка разозлилась по-настоящему. Такой я ее и не видел раньше. Валькирия в пылу сражения.

— Прости, Марко, — она повернулась, губы ее растянулись в слегка виноватой улыбке.

Но кого она хотела обмануть! Я видел, как ноздри ее раздувались от нетерпения заорать на этого придурка Платона, который с растерянным видом изображал того самого неудачника викинга, узревшего, что Валькирия на всех парах летит именно к нему.

Я склонил голову, словно не понимая, чего от меня хотят. Повисла пауза. В которой шумно дышали двое, а я хлопал невинными глазами.

— Не мог бы ты выйти. Я хочу поговорить с Платоном на русском. И боюсь, тебя несколько смутит, что ты ничего не поймешь.

Могу себе представить, что она готовилась ему сказать с таким-то свирепым лицом. На будущее: постараюсь ее не злить. Отчасти поэтому я встал и пошел вон из палаты. Маша не стала дожидаться, пока я совсем смоюсь, за спиной я услышал длинные переливающиеся друг в друга слова, которые можно было бы петь как музыку. Все-таки русский язык очень красив на слух. Обязательно выучу его после того, как закончу колледж. Платон что-то крякал в ответ, совсем как раненая утка. Его я не слушал. Тем более, что он, кажется, производил одни междометья. В дверях я столкнулся с толпой медсестер, которые летели в палату с решительными лицами. Они меня чуть не опрокинули.

— Что там? — к Алу на лицо вновь вернулась мимика.

Последние сутки он словно маску носил, даже глазами моргал механически. Видимо его частично парализовало от переживаний. Но теперь, когда Маша нашлась и идет на поправку, он опять начал походить на живого человека. Даже бровью дернул.

Мия и Эльза тоже подскочили ко мне с немыми вопросами на лицах. Впрочем, за мной почти сразу же вылетел красный как вареный омар Платон. И все мы обратились к нему.

— Ничего, — он выдохнул и с трудом нацепил на физиономию свою противную сальную ухмылочку, — Покричит и согласится.

Как будто ему пофиг. Только вот ему так точно не было. Я бы сказал, что его потряхивало, как будто он пережил землетрясение и чудом уцелел. Я шагнул к нему с твердым намерением заехать кулаком прямо в его эту ухмылку.

— Что за идиотская идея?! — я и не знал, чту умею рычать, а вот получилось без репетиций. Видимо устрашающе, потому что этот увалень застыл и растеряно заморгал. И, святые угодники, ухмылочка сама сползла с его лица. Даже бить по ней не пришлось. Я развил мысль, потому что кто его знает, у Платона, как по мне, проблемы с распознаванием речи, — Зачем тащить Машу в Москву? Тебе плевать, что ей тяжело лететь в таком состоянии? Да и зачем? До конца недели она придет в себя даже без лекарств. Ей просто нужно отлежаться.