Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

Здесь было над чем подумать. Надежды на то, что обе стороны будут пытаться переманить Генриха своими лестными предложениями, а он будет лишь выбирать более выгодный для себя вариант, рассеялись как дым. Теперь выбор между Франциском и Карлом скорее напоминал выбор между Сциллой и Харибдой. Генрих решил, что будет налаживать связи с Карлом, но будет тянуть до последнего с выполнением его условий.

Озабоченность Генриха проблемами международной политики постепенно брала верх над его чувствами к Анне, о чем недвусмысленно свидетельствовало его поведение. Николас Кэрью поселил Джейн Сеймур в своем доме в Беддингтоне, где она проживала последние четыре дня и куда регулярно приезжал Генрих с поздними визитами, что очень напоминало распорядок, заведенный во время его ухаживания за Анной после приезда Кампеджи¹⁸. Кэрью даже осмелился написать Марии, чтобы она «воспряла духом», поскольку королю «надоела» его теперешняя супруга¹⁹.

Тем не менее, когда вопрос встал ребром, нельзя было с уверенностью сказать, что Генрих отвергнет Анну. Неужели угроза введения Карлом папских санкций была настолько серьезной, чтобы подтолкнуть Генриха к такому судьбоносному решению? Или для этого нужна была какая-то другая причина?

Повод, которого ждал Кромвель, представился 29 апреля: кто-то подслушал, как днем Анна беседовала с молодым музыкантом и камергером личных покоев Марком Смитоном. Как позже вспоминала сама Анна, она увидела, что Смитон стоял у окна приемного зала и мечтательно смотрел на нее. На вопрос Анны, почему он грустит, Смитон печально ответил, что «это не имеет значения». Тогда Анна надменно заявила: «Напрасно ты смотришь так, как будто ждешь, что я буду говорить с тобой как с человеком благородного происхождения, ведь ты простолюдин».– «Нет, нет,– ответил Смитон,– мне довольно смотреть на Вас, и потому прощайте»²⁰.

Когда кто-то из шпионов Кромвеля донес ему об этом разговоре, первый секретарь Генриха приготовился нанести решающий удар. Ему показалось, что в этом случайном эпизоде был намек на слишком вольные отношения, и он решил проверить, не повторялись ли подобные встречи и имело ли место что-то еще, более серьезное.

На следующий день, в воскресенье 30 апреля, Марк Смитон рано утром покинул Гринвич, однако в районе Степни по дороге в Лондон был арестован и доставлен в дом, принадлежавший Кромвелю. Его с пристрастием допросили, а утром следующего дня отправили в Тауэр. По некоторым сведениям, его «содержали в хороших условиях», однако, по свидетельству Джорджа Константина, одного из слуг Генри Норриса и школьного приятеля Уильяма Бреретона, «ходили слухи о том, что его жестоко истязали». Он содержался в темнице в кандалах. Позже, когда Анна узнала об этом, она объяснила это тем, что он «неблагородного происхождения». Она утверждала, что до инцидента, произошедшего 29 апреля в ее приемном зале, она только один раз была со Смитоном наедине. Это было в Уинчестере во время летней поездки 1535 года, когда она «послала за ним, чтобы послушать его игру на вирджинале». Ее версию событий можно найти в одном из писем констебля Тауэра Кингстона к Кромвелю, которые сейчас хранятся в Британской библиотеке. Во время пожара 1731 года в Эшбернем-хаусе [118] письма сильно обгорели по краям, однако многое можно разобрать, воспользовавшись комментариями и переписанными копиями, сделанными в начале XVIII века историком и собирателем древностей Джоном Страйпом, получившим к ним доступ еще до пожара²¹.

118

 В замке Эшбернем-хаус хранилась библиотека средневековых рукописей сэра Роберта Коттона, включавшая в себя исторические, юридические и конституционные рукописи, которые сегодня составляют основу нескольких коллекций Британской библиотеки. Пожар в замке 23 октября 1731 г. повредил множество документов.

Другой, весьма ненадежный источник – «Испанская хроника» – приводит более зловещее описание ареста Смитона. Кромвель якобы заманил несчастного музыканта в свой дом, пообещав ему некоторые милости, однако вместо этого его ожидали муки: двое молодчиков накинули ему на голову веревку с узлами и под пытками заставили признаться в том, что он спал с Анной²².

Нельзя с уверенностью сказать, в чем именно признался Смитон. Вероятнее всего, он поначалу пытался отвести от себя подозрения в том, что испытывал влечение к Анне, и рассказал о другом, не менее пикантном эпизоде, который произошел между ней и Норрисом в ее личных покоях. Версия этого инцидента в изложении Анны сохранилась в еще одном обгоревшем во время пожара письме. Как-то раз их шутливая беседа с Норрисом вышла за рамки общепринятых приличий, поскольку Анна начала подтрунивать над его пылкими ухаживаниями за ее кузиной Мадж – вероятнее всего, речь шла о Маргарет, а не о Мэри Шелтон [119] . Почему он до сих пор не сделал ей предложение? Препятствий для женитьбы не было, поскольку он был вдовцом.

119

 Уменьшительная форма Мадж более употребительна для имени Маргарет, однако мы не можем быть до конца уверены в том, что оно не относилось к Мэри Шелтон. Пока единого мнения по этому поводу нет.– Примеч. авторов.

Когда Норрис ответил, что «предпочел бы подождать», она неосторожно парировала: «Неужто вы ждете, когда вам достанутся туфли покойника? Ведь случись что дурное с королем, вы, вероятно, надеетесь заполучить меня». Ошарашенный столь безрассудным заявлением, Норрис сердито ответил, что «если бы он осмелился подумать о таком, он бы предпочел расстаться со своей головой». Он сразу понял, что этот фривольный диалог может быть легко истолкован как преступный сговор с целью убийства Генриха. Анна в ответ заметила, что «могла бы погубить его, если бы захотела», и на этом они расстались, окончательно поссорившись.

Этот разговор, как и разговор со Смитоном, произошел ближе к концу недели, вероятно в пятницу 28-го или в субботу 29 апреля. Анна осознала, что переступила черту, когда слухи о случившемся уже распространились при дворе. В воскресенье утром она поспешила отправить Норриса к своему альмонарию Джону Скипу, перед которым тот поклялся в том, что королева – «добродетельная женщина». Но было уже поздно, удар по ее репутации был нанесен. Слова, в которых прозвучала угроза в адрес короля, были произнесены, и именно так он истолкует их²³.

В 11 часов вечера в воскресенье король изменил свои планы относительно поездки с Анной в Дувр. Пока он лишь намеревался отложить отъезд и «отправиться в Дувр на следующей неделе». Позже поездка была отменена. Виконт и леди Лайл узнали новости из письма, датированного 1 мая²⁴. Мы не можем сказать наверняка, состоялось ли выяснение отношений между Генрихом и Анной вечером в воскресенье, как предполагают многие биографы Анны. Однако к этому времени Генрих уже совершенно точно имел общее представление о случившемся, даже если для полноты картины ему недоставало некоторых подробностей, которые взялся раскрыть Кромвель. Если верить Александру Алезиусу, то сцена выяснения отношений все же имела место. В этот день шотландский богослов был при дворе в надежде получить у Кромвеля жалованье, которое пообещал ему король. Спустя годы, когда Елизавета стала королевой, он поделился с ней своими воспоминаниями:

Никогда мне не забыть той скорби, которую я испытал, когда увидел в Гринвичском дворце из открытого окна светлейшую королеву, Вашу благочестивейшую мать, которая держала Вас, еще младенца, на руках и с мольбой обращалась к светлейшему королю, Вашему отцу, который стоял у окна и смотрел во двор, когда она принесла Вас. Я не совсем понимал, что происходит, но лица и жесты обоих явно свидетельствовали о том, что король сердится, хотя он прекрасно умел скрывать свой гнев. Затянувшееся совещание совета (окончания которого толпа ждала до глубокой темноты, ожидая возвращения советников в Лондон) являлось красноречивым доказательством того, что обсуждался какой-то серьезный и трудный вопрос²⁵.

Генрих не видел необходимости разбираться с фактами дальше. Он чувствовал, что его унизили, предали, сделали рогоносцем и посмешищем в глазах всего мира. Непринужденность и свобода нравов, принятые при дворе Анны, грозили вот-вот стать причиной ее гибели. Как только полученные Кромвелем сведения дошли до Генриха, он вообразил, что теперь в глазах окружающих выглядел человеком, который не сумел (а может быть, вообще был неспособен) навести порядок в своей семье и в своем доме.

Генрих недолго колебался, прежде чем принял решение покончить с Анной. Как было запланировано заранее, королевская чета присутствовала на турнире в честь Майского дня в Гринвиче, где брат Анны, Джордж, должен был сразиться в поединке с Генри Норрисом. Казалось, что все шло как обычно и все были в хорошем настроении. Судя по тому, что пишет Ланселот де Карль, секретарь де Кастельно, Генрих даже одолжил Норрису свою лошадь, узнав о том, что лошадь Норриса отказалась выходить на поле перед самым поединком²⁶. Необычным показалось дальнейшее поведение короля. По свидетельству Эдварда Холла, который был крайне удивлен поворотом событий, «в Майский день в Гринвиче состоялись торжественные турниры, и вдруг король неожиданно покинул трибуну, взяв с собой не более шести человек… Этот внезапный уход заставил задуматься многих, и прежде всего королеву».

Отказавшись от барки, Генрих поехал в Уайтхолл верхом, приказав Норрису и пяти-шести придворным следовать за ним. «И всю дорогу я слышал,– утверждает Константин,– как он допрашивал господина Норриса и обещал простить его, если тот расскажет всю правду». Однако Норрис «так ни в чем и не признался королю, и утром был препровожден в Тауэр». Анна и Джордж остались в Гринвиче, но после недолгого совещания с сестрой Джордж помчался в Лондон в отчаянном стремлении выяснить, что там происходит²⁷.