Охотник

— Не только нас, — говорит Март. — Он родителей наших и прародителей сдал. Накормил Падди Англичанина до отвала их историями, жиру чтоб тот нагулял как следует, чтоб мог болтать, как настоящая первоклассная арднакелтская кровь, да и спустил тут со сворки. Славно постарался-то малыш Джонни, не отнимешь. Когда дружок тот нам «Черную бархатную ленту» залудил, я повелся — заглотил и крючок, и грузило, и леску.

— Дружок тот знал, что мой прадед в колодец свалился, — говорит Франси. — Та байка — не его, бля, дело. Человек чуть не помер, вся округа жопы рвала, чтоб его вытащить. Не для того они это делали, чтоб какой-то блядский жулик-англичанин в штиблетках пытался развести меня на мое же.

— Я тебе скажу, чего еще нашего Джонни продал Рашборо, — говорит Март Келу. — Он продал ему нашу неудачу. Жесткий выдался год, братец, и без дождя он день ото дня жестче. В другие годы мы бы, может, Падди Англичанину в лицо поржали, но этим летом дозрели до того, чтоб любой торгаш-прохвост предлагал нам надежду, когда у нас все кисло. Джонни знал это — и сдал нас.

Мужики все еще возятся, медленно, тяжко, тянут шеи, поводят плечами, как люди, готовящиеся к драке.

— Знаете такое слово — «вне закона»? — спрашивает Март у всех за столом. — Знаете, откуда оно? В былые времена, когда человек поступал мерзко со своими же, его ставили вне закона. Если удавалось его изловить, с ним делать можно было что угодно. Можно было связать его по рукам и ногам и сдать властям, коли охота. А можно было все говно из него вышибить или на дереве вздернуть. Закон его больше не защищал.

— Ты вот — закон, — говорит Келу Франси. — Ты был бы за такое? Страсть как удобно вышло б. Мелкий говнец, который тебе небось все равно не нравился, больше не твоя ответственность.

— Он и так не моя ответственность, — говорит Кел. — Я тут никакой не закон.

— Именно, — говорит Март Франси. — Я разве ж не это самое тебе говорил? Закрой варежку да слушай меня — может, чисто случайно усвоишь что-то. Единственное разумное, что может сделать человек вне закона, — унести ноги. Свалить в туман, на безопасное расстояние, и начать все заново там, где его никто не знает. И я б сказал, Джонни такой возможности уделяет в последние пару дней уйму внимания.

— Я бы уделял ей далеко не только внимание, — говорит Малахи, и один уголок рта у него поднимается в приторной улыбке, — будь я в его шкурке. Я б удирал, как кролик. Джонни явно смелее меня.

— Ай, не смелее, — говорит Март, тряся пальцем на Малахи. — Может, мудрее. Скажи-ка нам, Миляга Джим, — допустим, удрал борзый Джонни. К каким выводам придет следователь Нилон?

— Я с этим мужиком виделся всего раз, — говорит Кел. — Мои догадки не лучше твоих.

— Не валяй дурного, — говорит Март. — Знаешь, к чему я. Расследуй ты это дело, решил бы, что Джонни слинял, потому что он Падди Англичанина грохнул. Я прав?

— Я б призадумался, — говорит Кел.

— И подался б его искать. Не сам по себе, ты б людей послал за ним следить — и тут, и за морем. Красные флажки на его имя во всех компьютерах.

— Мне б хотелось его найти, — говорит Кел.

— Джонни это понимает, — говорит Март. — Поэтому-то и валандается здесь. Не высовывается, не вваливается к Норин, чтоб шармом своим окропить всякого бедолагу, кого туда занесет, но он все еще там. — Кивает на окно. Снаружи угасает свет, насупленно проливается сквозь витражное стекло.

Кел думает о Джонни, загнанном в угол, дребезжащем от напряжения где-то на темнеющем горном склоне, и о Трей, планомерно занятой тем, чему сама придала хода.

— И он продолжит тут болтаться, — говорит Март, — пейзаж собой марать, пока не случится одно из трех. — Он выставляет палец: — Нилон выволочет его в наручниках. И тут Джонни запоет, как птичка. — Второй палец. — Джонни испугается покрепче — Нилона или еще кого-то — и удерет. — Третий палец. — Или же Нилон выволочет кого-то еще, и Джонни решит, что ему ничего не грозит, и уметется.

— Если Нилон возьмется за него жестко, — говорит Франси, — Джонни уметется как миленький.

— Жизнь — весы, Миляга Джим, — говорит Март Келу. — Мы всегда взвешиваем то, чего крепче всего боимся, и смотрим, что весит тяжелей прочего. Вот чем Джонни Редди сейчас занят. Хотел бы я, чтоб его личные весы качнулись в нужную сторону. А ты?

Кел в силах измыслить то-се, чего ему хочется больше, чем пустить Нилона по следу Джонни. Кел не сомневается, что у мужиков уже имеется заготовленная превосходная стратегия, а участие Кела поможет глаже впихнуть ее Нилону. Он обнаруживает, что ему насрать на перспективу вранья следователю, лишь бы избавиться от этой подтирки Джонни раз и навсегда, закрыть всю эту бодягу с Рашборо, пока не вышла из берегов, и выхватить из рук Трей ее затею, пока та не рванула.

Трей дала Келу понять со всей отчетливостью, что это не его территория и никакого права заходить на нее он не имеет. Это ее места, не его, ее семья, ее усобица. Невзирая на то, какое дерьмо она баламутит, Кел не может заставить себя переть против Трей. Она больше не малая, чтоб он принимал решения отдельно от нее и сам во имя ее же блага. У нее есть замысел, Кел может лишь идти за Трей в надежде, что, если все пойдет наперекосяк, он окажется под рукой.

— Уволился я в том числе для того, — говорит он, — чтобы перестать возиться с людьми, которые мне не нравятся. Джонни Редди — говнец, и он мне не нравится. Это означает, что я не собираюсь иметь с ним впредь никаких дел. Насколько смогу, я собираюсь не обращать никакого внимания на то, что он в этой округе вообще появился.

Никто из мужиков на это не откликается. Все пьют и смотрят на Кела. Тусклые цветные пятна от окон скользят по их рукавам и лицам, когда те двигаются.

Март потягивает свою пинту и созерцательно смотрит на Кела.

— Знаешь что, братец, — говорит он. — У меня на тебя зуб. Ты тут сколько уже? Два года?

— Два с половиной, — говорит Кел, — почти.

— И по-прежнему отказываешься играть в «пятьдесят пять». Я собирался спустить тебе это на тормозах, пока ты обживаешься, но вот на этом этапе ты просто место впустую занимаешь — и изрядно того места. Пора отрабатывать постой. — Он возится в кармане и с трудом выуживает обтерханную колоду карт. — Ну-ка, — говорит он, шлепая колодой по столу, — какие б там деньги Джонни тебе ни оставил, готовься их спустить.

— Знаешь, что хорошо идет под «пятьдесят пять»? — спрашивает Малахи, тяня руку под стол.

— Ох блин, — произносит Кел.

— Бросай ныть, — говорит Малахи, извлекая двухлитровую бутылку из-под «Люкозэйда», наполовину полную невинной с виду прозрачной жидкости. — Эта штука отлично заостряет ум, вдвое быстрее выучишься.

— А иначе никакой помолвки, — говорит Март. — Незаконно выйдет. Барти! Дай нам стопок сюда.

Кел смиряется с тем, что любые планы на завтра у него сорваны, — к счастью, их немного. Дело сегодняшнего вечера было достаточно серьезным, раз Малахи приберег потин на потом, чтобы все наверняка оставались при относительно свежих головах, но теперь с делом покончено и оно отложено — во всяком случае, пока. Март тасует карты — куда ловчее, чем можно было б ожидать при его распухших пальцах; Сенан осматривает потин на просвет и щурится, оценивая возможное качество напитка.

— Ты звал Лену в жены? — спрашивает Пи-Джей у Бобби, внезапно вскидывая голову, осмыслив сказанное. — Саму Лену Дунн?

Все принимаются куражиться над Бобби и его предложением, а над Пи-Джеем за то, что он такой тормоз, Келу же достается еще один круг стеба — просто чтоб уж наверняка. В нишу опять проникает теплота — сильнее всякого прежнего. Кела пронимает: как и все остальное, происходившее в нише этим вечером, теплота эта настоящая.

18