Охотники за удачей

— Ну и что? — Дженни пожала плечами, спокойно встретив его взгляд.

Он хищно смотрел на нее.

— Давать тебе работу смогу я. Стоит тебе на время прекратить сниматься, и тебя забудут. — Он достал пачку сигарет. — Та мексиканка все еще работает у тебя?

— Да.

— И твой адрес не изменился?

— Конечно.

— Забегу к тебе как-нибудь вечером на следующей неделе. У меня есть несколько сценариев, которые мы могли бы просмотреть.

Она молчала.

— Джонас уезжает, — продолжал Боннер. — В Канаду по делам, — он улыбнулся. — И, знаешь, тебе повезло, что он не слышал ни одной из историй о тебе. Правда?

— Да, — вздохнула она.

— Возможно, зайду в среду.

— Будет лучше, если ты сначала позвонишь, — сказала Дженни непослушными губами.

— Да, совсем забыл. Конечно. Ничего не изменилось, правда?

Она снова взглянула ему в глаза и глухо ответила:

— Да.

Шагнув следом за ним к двери, она ощутила огромную тяжесть на душе. Ничего не изменилось. Все идет так, как шло всегда.

2

Первое, что она увидела, проснувшись — белье, развевающееся на ветру за окном. Запах тушеного мяса и капусты из кухни соседнего дома напомнил, что сегодня воскресенье. Оно всегда было одинаковым, только в детстве ей было веселее.

По воскресеньям, когда они с матерью возвращались из церкви, отец встречал их бодрым и улыбающимся. Его усы были аккуратно подстрижены, от бритых щек пахло туалетной водой. Он подбрасывал Дженни в воздух и ловил, а потом прижимал к себе с рычаньем: «Ну, как поживает мой Медвежонок Дженни? Много ли праведных чувств почерпнула она на этот раз в святых источниках церкви?»

Они оба весело смеялись, а иногда к ним присоединялась даже мама, приговаривая:

— Ах, Томас Дентон, разве подобает отцу говорить так с собственной дочерью, сея в ней зерна непослушания Божьей воле!

Тогда отец и мать были молодыми и веселыми. Они были счастливы и наслаждались солнцем, светившим над Сан-Франциско. После воскресного обеда отец надевал лучший синий костюм и вместе с дочкой отправлялся на поиски приключений.

Ничто не проходит так быстро, как воскресенья в детстве. Потом она пошла в школу, где поначалу очень боялась строгих сестер-наставниц в черных одеждах. Теперь она носила белоснежную блузку и синюю юбку, а ее круглое личико приобрело серьезность. Наставницы учили Дженни катехизису, и после конфирмации страх перед ними пропал. Постепенно Дженни стала относиться к ним как к учителям, которые вели ее к христианской жизни, и счастливые воскресенья детства уходили все дальше и дальше в прошлое, пока почти совсем не забылись.

Дженни лежала на кровати и вслушивалась в звуки воскресного утра. Сначала было совсем тихо, но вот послышался резкий голос матери: «Мистер Дентон, последний раз говорю: пора вставать и идти к мессе».

Голос отца был хриплым, слов Дженни не разобрала. Она мысленно видела, как он лежит на широкой мягкой постели, уткнувшись лицом в подушку, небритый и все еще хмельной от пива, выпитого вчера вечером.

— Я обещала отцу Хэдли, что в это воскресенье ты обязательно придешь. Если тебя не заботит собственная душа, то подумай хотя бы о жене и дочери! — снова услышала она голос матери.

Ответа не последовало. Хлопнула дверь: мать ушла на кухню. Дженни опустила ноги на пол.

По пути в ванную она заглянула на кухню. Стоявшая у плиты мать обернулась.

— Можешь надеть новую голубую шляпку, Дженни.

— Хорошо, мама, — ответила она.

Она тщательно почистила зубы, действуя так, как говорила сестра Филумена на занятии по гигиене, а потом посмотрела на свои зубы в зеркале. Зубы у нее были красивые. Белые, чистые и ровные.

Дженни нравилась чистота — в отличие от многих девочек из тех же бедных кварталов, которые мылись раз в неделю по субботам. Дженни принимала ванну каждый вечер, несмотря на то что воду приходилось греть на кухне.

Она смотрела на себя и пыталась представить, как будет выглядеть в белом халате медсестры. Скоро надо будет принять решение. В следующем месяце она кончает школу, и далеко не всем дают стипендию в медицинское училище Святой Марии.

Наставницы любили ее, и она всегда получала высокие оценки. Кроме того, отец Хэдли рекомендовал Дженни матери Марии Эрнесте как девушку набожную, не похожую на тех молодых девиц, которые проводят перед зеркалом больше времени, чем на коленях перед Богом. Отец Хэдли выразил надежду, что мать Эрнеста вознаградит это бедное достойное дитя за ее рвение. Этим утром Дженни предстоит явиться в келейный корпус за ответом.

— Ты будешь сестрой милосердия, — сказала сестра Сирил, сообщив о решении комитета. — Но тебе надо принять решение. Может быть, помогать больным и немощным — не твое призвание.

Дженни молча стояла перед ней. Она была высокой и стройной, и ее тело совершенно оформилось, но взгляд спокойных серых глаз оставался невинным. Сестра Сирил улыбнулась.

— У тебя есть неделя. В следующее воскресенье после мессы мать Мария Эрнеста будет ждать твоего ответа.

Услышав о стипендии, отец страшно рассердился.

— Что это за жизнь для девочки? Мыть судна за грязными стариками? А потом они уговорят ее стать монахиней! — Он сердито повернулся к матери. — Это все ты с твоими священниками! Что в этом хорошего: взять ребенка, в котором кипит жизнь, и запереть ее в монастыре?

Лицо матери побледнело.

— Ты богохульствуешь, Томас Дентон! — холодно сказала она. — Если бы ты хоть раз пришел и поговорил с отцом Хэдли, ты понял бы, как ты ошибаешься. А если моя дочь станет монахиней, я буду ею гордиться. Что дурного в том, чтобы отдать единственную дочь в невесты Христовы?

— Но кто будет виноват, когда девочка вырастет и поймет, что ты украла у нее радость быть женщиной?

Он повернулся к Дженни и посмотрел на дочь:

— Медвежонок Дженни, — мягко сказал он, — я не против, чтобы ты стала сестрой милосердия, если ты этого хочешь. Просто я хочу, чтобы ты поступила так, как тебе на самом деле хочется. Не важно, что думаем об этом мы с матерью. Не важно, что хочет церковь. Важно, чтобы этого хотела ты. — Он вздохнул. — Ты понимаешь, девочка?

Дженни кивнула:

— Понимаю, папа.

— Ты не успокоишься, пока твоя дочь не станет шлюхой! — крикнула вдруг мать.

— Пусть лучше добровольно станет шлюхой, чем насильно — святошей, — резко ответил отец.

Но с Дженни он говорил по-прежнему мягко:

— Ты хочешь стать сестрой милосердия, Медвежонок?

Она взглянула на него своими чистыми серыми глазами.

— По-моему — да, папа.

Мать торжествующе посмотрела на него.

— Когда ты поймешь, Томас Дентон, что с Богом воевать нельзя?