Окаянная сила

— Вот как плывешь — не видела, врать не стану, — сообщила Рязанка. — А в том большом городе побываешь непременно и жить в нем будешь, и немалое время проживешь. Будут тебе предлагать ехать оттуда сушей — не соглашайся. Твоя дорожка по воде ляжет… И еще видела — некий муж, лицо бритое, усы черные, глаза соколиные, брови соболиные… Хорош, Аленушка, до чего хорош! Судьба тебе с ним встретиться!

— Так ведь немец, небось… — притворно расстроилась Аленка. — Да и нашла я себе суженого.

— Не твой то суженый, — Рязанка вдруг помрачнела.

— Ан мой!

Ведунья спорить не стала, только вздохнула.

— Видела я иного мужа, почтенных лет, дородного, тоже бритого, в черном бархате. У того мужа бровь надвое рассечена, как бы три брови на лице получилось. Вот он и будет твой главный помощник, ему доверяйся. И, сколько бы ждать ни велел, жди! И, куда бы ни позвал, иди за ним! Только через него бел-горюч камень Алатырь к тебе придет.

— Троебровый, говоришь… — Алена задумалась. — Ну что же, деньги на дорогу у меня есть, тебе на прожитье оставлю, не пропадем. Куда идти-то, через какие ворота?

— Всё я разведала, — сказала Степанида. — Как стемнеет, к верным людям тебя поведу. Они молятся на старый лад, крестятся двоеперстным сложеньем. А тем, которым здесь жить стало невмоготу, бежать помогают. Для того и остались, чтобы помогать. Как они о вере заговорят — ты нишкни, только головой кивай.

Рязанка прищурила одинокое око и добавила язвительно:

— У тебя это ладно получается.

Алена покосилась на нее и надулась. Ох, не раз была ловлена она на том, что слушает Степанидины поученья, напустив на личико понимание, а как спросить ее, о чем шла речь, — так молчит, поскольку изначала двух-трех слов не поняла, а далее перебивать наставницу неловко было.

И не за то ругала ее Степанида, что притворствует, а за то, что нет в ней подлинного любопытства к ведовским делам.

— Опозоришься ты однажды да и меня опозоришь! — повторяла она.

Но на сей раз ведунья не стала ворошить старое.

— Всё, что они скажут, выслушай, согласись, покорись. Да и я тебе что надо намекну. Потом ночевать там останешься, с их бабами да девками подружишься. Поживешь, привыкнешь. Тебе с ними из Москвы уходить, идти лесами, неторопливо, потаенно. Они тебя до своих сел доведут — есть места, где они не скитами, а целыми селами живут, и дотуда нашему государю не дотянуться, потому как земли то свейские, те самые. А там уж ты от них навостришь лыжи. Сама пробираться будешь…

— А там тоже по-русски говорят? — вспомнив лопотанье девок в Немецкой слободе, спросила Алена.

Степанида задумалась.

— Кабы не по-чухонски… — пробормотала она. — Или по-свейски? Но коли нужно будет — уразумеешь! Господь уменья пошлет. Да и я над тобой пошепчу. Ничего — справишься! Будет у тебя с собой камня Алатыря малый осколочек. Тот, что у Кореленки в укладке отыскался. Хоть и порченый, однако в пути поможет. Я порчу-то с него три рассветные зари снимала… Говорила с ним — вроде слышал он меня. Мы его в лоскуток увяжем и на шею тебе повесим, заместо ладанки. Как Алатырь близко будет — ты поймешь. И чует мое сердце, что за деньги тот камень ты не выручишь, иным путем добывать придется.

— Красть? — изумилась Алена.

— А и украдешь — так потом грех замолишь… Во сне-то вещем у тебя всё сбылось. И не жалей времени! Хоть год, хоть два пространствуй — а камень добудь. Без него проклятья не отделаем. Ох, сильное же попалось… Как это на тебе всё сошлось — и проклятье, и наследство Кореленкино? Одно на одно — как коса на камень, гляди — искры бы не полетели…

Степанида вздохнула.

— Уходить бы тебе отселе поскорее, — прямо сказала она. — Думаешь, не знаю я, какие ты чары над иголкой сотворила? Алена! Коли Кореленка при себе ту иголку держать не захотела, а Даниле Быку на сохраненье отдала, то, видно, знала она, что делала? Как ты полагаешь? Стало быть, уйдешь ты от праведников там, где про реку прослышишь, Двиной зовется.

— Так это я, выходит, к Архангельску с ними пойду? — Алена даже растерялась, Архангельск был до того далеко — казалось, царствие небесное, и то ближе. — Какие ж там свейские земли? Нашего ж государя!

— Да нет, в другую сторону. Две реки с таким именем текут, и одна в Белое море впадает, а другая — в то, что ранее Алатырским прозывалось — разумеешь? И по той реке плоты и струги идут. А в устье город стоит, я тебе о нем уж толковала. И в том городе ты про камень-Алатырь прознаешь.

— Собираться буду, — подумав, сказала Алена. — Путь-то, видать, неблизкий. Как ты полагаешь — не добежать ли до Успенья Богородицы, не заказать ли молебен?

— А что — Божье благословеньице лишним не бывает! — одобрила Рязанка.

* * *

— Дунюшка… — ласково позвала Алена.

Река еле слышно отозвалась.

Широкая была река, всей широтой отражала серое осеннее небо, и гладкая, что зеркало. Лишь кое-где лежали пятна ряби.

Двина-то Двина, в верховьях-то, может, и Двина, а тут услышала Алена, как ее здешние жители кличут.

— Дю-уне, — певуче произносят. Алена и обрадовалась — всё на Дуню смахивает. Всякая вода откликалась ей и Рязанке на имечко «Ульяна», а эта вот Дуней зовется. Дивно…

И город дивный.

В Немецкой слободе улицы хоть неширокие, да прямые, перед малыми крылечками кусты и цветы, деревья растут. А здесь улицы — клубок запутанный, идешь вроде бы направо, а выворачиваешь вовсе налево, дома стоят тесно, и уж на что церковь — строение обособленное, а тут и церкви по бокам домишками облеплены. Места, что ли, мало? За городскими стенами — сколько угодно! Город охвачен, как поясом, извилистой полосой пустыря, и лишь за ней начинаются предместья.

Тут, стало быть, и жить пока, дожидаться, пока объявится обещанный Рязанкой Троебровый. А на что жить-то?

На торгу Алена не услышала ни единого русского слова. Показала русские деньги — никто и не понял, что это за кривенькие темненькие монетки с буквами неразборчивыми. Похоже было, что русские купцы так далеко не забирались. Это показалось Алене странным — она знала, что архангельских, к примеру, купцов заносило и в аглицкие земли, и куда подале, а тут всё же сушей ехать, и дорога куда как безопаснее. Однако не услышала она родной речи — стало быть, следовало предпринять что-то иное.

Пустить в ход ремесло…

Очень Рязанка сердилась, что мало в Алене старания да прилежания. И точно — училась Алена кое-как, чтобы с силой совладать, а не ради знания и умения. Один лишь разочек ощутила радость от ведовской науки — когда с Савелием управилась. А тут-то и оказалось, что иным путем Алене в чужом городе не прожить.

Нужно было искать людей, которым без ее знаний и силушки никак не обойтись. Здоровым-то ведовство ни к чему, а требуется оно хворым да порченым. Что до хворых — не укладывались у Алены в голове все травы, которые пускала в ход Степанида, а что до порчи — тут у нее какое-то чутье в конце концов прорезалось, да и Рязанка на дорожку усадила ее, сама сзади стала, над ее непокрытой головой пошептала…