Окаянная сила

Стоя у церковных дверей, Алена внимательно наблюдала за женщинами, особенно — за богатыми, которых сопровождали служанки.

Она смиренно опустила голову, щеки ее и лоб были прикрыты на здешний лад повязанным белым платом, но если бы кто, взяв ее за подбородок, на здешний галантный манер, заглянул в лицо — мало радости было бы тому галантному кавалеру. Не улыбку розовых губ увидел бы он, и даже не милое девичье презрение к бесстыднику, а оскал язвительный — хотя и не просверкнули бы ему мелкие Аленины зубы.

Алена караулила и высматривала женщину, которая несет в храм Божий свое горе. И немалое горе — чтобы избавление дорого ей обошлось.

Та, кого ждала Алена, появилась не одна, а под руку с мужчиной, и оба они были средних лет, высокие и плотные, и оба — в черном бархате, у ворота белая оторочка, и лицами полными схожи, так что их можно было бы счесть за брата и сестру. Но Алена видела, что между ними — дела постельные, и дитя у них одно, довольно-таки позднее, и не радует оно их, ох, не радует…

Как она поняла это, видя даже не лица той четы, а руки, спорящие белизной с манжетами, лишь руки — не более, ей и самой было невдомек. Надо полагать, Рязанка потрудилась. Однако именно за этими супругами и за двумя сопровождавшими их женщинами, одетыми куда как скромнее, вошла она в чужой храм, не крестясь, и пристроилась так, чтобы смотреть обоим в затылок, и стала слушать.

Нет, не богослужение на незнакомом языке слушала она. Ей важно было услышать голос женщины. Хотя было это сложно — церкви здешние имели для богомольцев особые скамейки, и женщина с супругом заняли одну, что стояла довольно близко к алтарю, и между ними и Аленой оказалось великое множество всяких иных затылков.

Может, по незнанию языка, а может, по иной какой причине Алена не восприняла песнопения и возгласы священника как служение Господу. Она лишь терпеливо ждала окончания службы, поскольку старательно внушала избранному ею затылку нечто важное.

— Покайся, поплачь, облегчи душу, голубушка, — безмолвно умоляла она ту женщину. — Чего уж лучше, на коленях да перед Богородицей! Услышит, пожалеет, помощь пошлет, она ведь — Скоропомощница! Не стыдись, принеси к ее ноженькам свое горе! Что ты, как столб каменный бесчувственный, молитвам внемлешь, а своей молитовки из души вон не выпускаешь? Крикни, глупая, что проку Богородице от твоей рожи закаменевшей? Крикни, забейся, до крови лоб расшиби! Прощения проси — и простит! Помилует! Помощь пошлет! Проси — и получишь!

Женщина обернулась но Алены в толпе не увидела. Было ей беспокойно, и не могла она внимать словам священника с пониманием, и дышать стало вдруг нечем…

Но, видно, строго держали в этом городе баб. Она вытерпела до конца богослужения, и постояла меж скамьями, пропуская других богомольцев, а когда ее муж предложил ей руку, чтобы достойно покинуть храм, она отстранила его…

Этого-то мига и ждала Алена. Она вдоль стены приблизилась к выбранной ею женщине, ожидая — что произойдет?

Произошло же до обидного мало.

Алена видывала и слыхивала, как в церквах выкликают бабы-кликуши, знала, что и трое здоровых мужиков с трудом выводят на паперть этакую вопленницу. И как согрешившая молодка, не выдержав строгих речей батюшки, вдруг при всем честном народе каяться начинает, она тоже знала — не напрасно водила ее столько месяцев Рязанка по храмам да по обителям, уму-разуму учила.

На одной из колонн была икона не икона, парсуна не парсуна — во весь рост женщина с младенцем, которая, на Аленин взгляд, не имела ничего общего с Богородицей. Мало того, что ни оклада достойного, ни риз с самоцветами, как полагалось бы в такой богатой каменной церкви, — так еще и стояла она босая и распояской, в трепещущих белых сорочках, и хуже того — простоволосая. Однако на нее крестились — как бы не замечая всей срамоты.

Перед этой, на здешний бесстыжий лад писанной, Богородицей женщина стремительно опустилась на колени — не забыв, впрочем, вскинуть дорогую бархатную юбку с атласными нашивками. И сквозь слезы забормотала, залопотала непонятное.

Сейчас она была вся раскрыта перед Аленой…

Алена проскользнула к ней, пользуясь малым своим ростом, как змейка Скоропейка. Эта женщина слишком долго держала в себе свое горе, и раз уж оно рванулось на волю вольную, так должно было сейчас излиться в рыданиях всё, без остаточка.

Черствы были здешние людишки — не дали женщине покричать, постонать перед образом, полежать на холодном полу, как душа требует. Муж подхватил под один локоток, кто-то — из родни, видать, — под другой, вывели на свежий воздух, вытерли ей глаза, сквозь зубы проскрежетали на ухо что-то сердитое.

Тут и встала перед ней Алена.

Она уверенно дернула женщину за край накидки. Когда та испуганно на нее уставилась, Алена постучала себя по губам пальцем и сделала рукой знак, понятный в любом месте, — мол, устами не владею. После чего тем же пальцем уставилась женщине в грудь.

Муж, решив, что имеет дело с попрошайкой, как-то быстро раздобыл монетку и стал ее совать Алене в сжатую кулачком руку. Но помотала на это Алена головой, пристально посмотрела на мужа (под глазами желто-сине, бритое лицо неприятной округлости и белизны, в зрачках — пятнышки…) и коротко провела пальцем по его груди вниз, почти до живота, повернула к печени и, горестно вздохнув, скривила лицо в жалостную рожицу, покивала — мол, страждешь, раб Божий, разумею…

Он отступил. Взялся рукой за то место, которое обозначил палец Алены. И, приоткрыв рот, повернулся к жене.

Алена, зная, что болящее место определила верно, уже не обращала на него внимания. Начало вышло удачное и ощутила она, как наука Рязанки наконец-то приоткрыла нужную дверцу перед силой Кореленки, и обрадовалась, и отпустила на волю наитие свое ведовское…

Она еще раз ткнула женщину пальцем, потом — себя в грудь, и стала без слов рассказывать, что произошло.

Показала на мужа, опять на женщину, двумя руками сделала себе воздушный живот — и сразу же стала убаюкивать воображаемого младенца.

Женщина, как бы вместе с Аленой лишившись дара речи, отчаянно закивала.

Алена провела рукой черту по ее плечу — теперешний рост ребенка. Обозначила на себе налившуюся грудь и раннюю пышность боков.

Вокруг собрались люди — этого-то Алене и нужно было.

Она завела глаза к небу, руками же обвела перед собой края воображаемой мисы, да и не мисы, а целой лохани, поболее купели церковной. Так стремительно протянула перед собой руку, что женщина отшатнулась.

Алена сжала в кулаке черенок воображаемой ложки и с шипеньем оскалилась, сделав при этом спину горбом и глядя сверху вниз в вылепленную из воздуха мису. После чего весьма выразительно показала, как ел бы густую кашу некий оголодавший и напрочь позабывший приличия мужик — с чавканьем и вытиранием подбородка рукавом.