Океан времени

«Россия Пушкина, твоею славой…»

Россия Пушкина, твоею славой Пронизана сегодня вся земля, Но спорить, как ты спорила с Варшавой, Нет права у Кремля. Была и ты бессмысленно сурова, И вместо нет — ты говорила да, Но имя вешателя Муравьева. Запомнила, краснея от стыда… Й были те народные витии — Чей крик негодованья все же благ — Врагами николаевской России. А пушкинской, свободной, кто же враг! Но слишком очевидно фарисейство: Не оправдать свободы палачей — Несовместимы гений и злодейство.

Поэты

Поэтами рождаются, но дельным Хозяевам, фортуны господам, Труд неоплатный кажется бесцельным, Они стихи прощают чудакам. А те уже поют: когда б не наша мука, Чего бы стоила вся ваша суета, Ведь о живых сердцах не говорит наука Того, чем музыка одна лишь занята. Но острый карандаш приносит счетоводу Уверенный доход, а мы для наших жен Не вымолили бы у целого народа Кусочек сахару, чтоб меньше был урон, Который мы, служа невыгодным богиням, Приносим день за днем и самым дорогим, И самым трепетным на свете героиням. И разве вы обязаны не им Всей Славой чистоты и вещего смятенья Когорты звучных строф, Когда не вынесший пренебреженья Слагатель их не быть готов? Тогда над цифрами прихода и расхода, Над всем, что пишется для пользы там и тут, Слова, чья цель насквозь иного рода, Останутся: их вознесут. Мы, как избранники библейские, могучи В ничтожестве и нищенстве порой, А ваши истины житейские колючи, Как проволока в зоне боевой. Вольны и мы вас презирать: вы сыты Не только хлебом — властью, но какой? Нас любят, вас должны терпеть, мы квиты, Вы деньги копите, мы — опыт вековой. Священники, чей храм — земля со всем, что живо, Громоотводами от мировой тоски Мы быть должны, и мы не учим жить красиво, Как говорят о музах ваши пошляки. От обращения с тончайшими из ядов, Мы сами едкие и временных подруг Не очень радуем, но клад из кладов — Единую любовь находим вдруг. И воплощенное она противоречье Всему, за чем практический расчет: Ей наше дорого увечье, Наш в муках бедности над временным полет. И как, отомщены мы, парии, царицей, Пренебрегающей для одного из нас Надменных баловней всей вереницей, Но горек наш победы час. Особенный венок: лавровый, но с шипами, Ей на чело надев трагической рукой, Мы поменялись бы впервые с вами Избранничеством и судьбой. И вот когда вы нам должны бы, торжествуя, Такую отповедь произнести: «Ну что ж, попробуйте из слов и поцелуя Дворец своей любви священной вознести. Она горит в лишениях, в чахотке, И сам ее певец сто раз изменит ей…» Нет спора, господа, вы правы, и красотки, Вас обстающие, конечно же, хитрей Суровой красоты, надменно-неподкупной, Которая наш крест, не дрогнув, понесла, Чтоб о своей любви, воистину преступной, Тем слаще пел фанатик ремесла.

«От случая до случая…»

От случая до случая Медленно поспешай. Измучат, как падучая, Стихи, но сочиняй, Чтоб сердце за припадками Стучало: всем, всем, всем. Но мир с его порядками — Не Пушкин с опечатками. И никогда никем Не будут изменения Такие внесены, Чтоб снова дни творения Очистить от вины, И мы, живя, сверхгения Читать обречены Сквозь наши искажения.

«И вот во Франции перед концом…»

И вот во Франции перед концом На старости, как в детстве, я учитель. Стихов писать не смею — воли нет. В ушах: «Баран, барана, слово, слова», Зато, бывает, кто-нибудь из них, Из этих дев и юношей нерусских, Так слушает Россию сквозь меня, Что, вдохновясь, я вижу неслучайность Моей задачи. Целые века Великих два народа разделяют. Звук, сердце, нрав, обычай — все-то здесь Другое, чем в стране, где я родился, Но слышу я в моих учениках Внимание Корнеля и Расина К великим братьям Севера. Тогда В себе и я стихию ощущаю Не нашу и не их, а как бы, взмыв Над синтаксисом и литературой, Душа моя душе учеников Восторг живого братства сообщает Не приобщением к чужой культуре, А вестью, что чужого в мире нет.

«Две“ Федры” ставились одновременно…»

Две «Федры» ставились одновременно; Два автора столкнулись: был один — Расин, Другой, теперь забытый совершенно, Прадон…Но победителем тогда остался он: На деньги знатного вельможи В том и другом театре были ложи Разобраны на много дней вперед… К Прадону весело «валил народ», А у Расина в удивленном зале Места зловеще пустовали. Приводится и это как пример Великосветского коварства, Но если даже герцог де Невер Не образец, ума и барства — Конечно, дело, господа, не в нем, Как не в Дантесе или Геккерене: Что им понятно в творчестве большом? В семейной жизни, при дворе, на сцене Поэта подготовленный провал Кому желанен? Расин в опале умирал, Убили Пушкина… Кому на радость? Противника случайный пистолет, Каприз немилосердный властелина — Все это лишь орудия. Не свет, А менее заметная пружина Фигурки те в движенье привела: Блистательная гения заслуга, Давя соседей из его же круга, В них адское питает пламя зла.

«Не говори стремящимся вослед…»

Не говори стремящимся вослед: «Овчина выделки не стоит», — Их молодости хочется на свет, Она уроков злобы не усвоит. Да ты и сам не ссоришься с землей, Мы все на станции на проездной: В нездешнее сейчас умчится поезд, Твой прах зароют, а душа твоя Продолжит путь в те самые края, Где ты уже, на высший лад настроясь, Бывал — в любви, молитве и стихах… Открой же молодым свои секреты, Пусть их не оскорбляет жизни страх, Пускай запомнят вечности приметы.

Мне трудно без России

Земля и человек и та или другая Страна, особенно для сердца дорогая, Чей радует обычай и язык, Чье имя связывать ты с жребием привык, Тебе назначенным. Великая утрата — Остаться без нее… А, может быть, тогда-то Такую (и такое) потеряв, Но ей чужим или врагом не став, — Тогда-то, может быть, и чувствуешь впервые Всю жизни глубину… Мне трудно без России. Мне трудно, потому что я ее поэт, И для меня судьбы не может быть и нет Достойнее и более желанной, Чем ей полезным быть в работе неустанной Над словом, над собой… Поговорим о ней. Ее поэзия сначала — как ручей, Речонка малая… Но и Днепра, и Волги Течение сейчас беднее, чем недолгий (Недавний) той, реки величественный ход. Я там издалека. Уже тридцатый год Я Запада нелегкие уроки Лишь для тебя учу, мой край далекий. Не слава мне, нужна — сознание, что есть И у меня, о чем поведать той, чью весть Живую слушают другие страны, Вникая в голос твой единственный и странный. О чем сегодня он? Не важно. Важно лишь, Что и безбожная ты на огне горишь Могучей веры… Вот что мне дороже Всего в тебе, и как мое похоже То удивление и трепет перед тем, Что вижу я, назвав Синай и Вифлеем… Так много у тебя совсем, совсем другого, Так по-язычески твое играет слово И так тебе свобода дорога Жечь, и рубить, и лгать… Но твоего врага Давно от всей души умею ненавидеть За то, что он в тебе добра не хочет видеть.

Современникам

Да, я знаю, я вам не пара, Я пришел из другой страны…

Н. С. Гумилев

Я вам тоже не пара, конечно. Не случайно и я — акмеист, — Для меня лучше мастер заплечный, Чем собой упоенный артист. Мне близки иудеи, Элладу Научившие в первый же век, Что искусство дает лишь отраду, Но без Бога ты не человек. Уцелел прорицатель патмосский, Искажавший Платона язык, А не вычурные недоноски Поздней Греции. Наш материк На великих устоях построен: С совестью говорил иудей, С честью — законодатель и воин, С сердцем — женщина, Мать матерей. Оттого я люблю Гумилева, Что, ошибки и страсти влача, Был он рыцарем света и слова И что вера его горяча. У другого певца и солдата, У католика Шарля Пеги, Есть черты гумилевского брата: Трус и лжец для обоих враги. Как они, огненно-плотояден, Я веду очистительный бой (К фарисеям любви беспощаден) С вами, ближние, но и с собой. Получил я такую подмогу В зоркой мудрости светлой жены, Что созрел наконец понемногу Для труднейшей — духовной — войны.

1957–1958

«Помнишь, родная, как встретились мы…»

Помнишь, родная, как встретились мы В дни моего нигилизма циничного, Как ты меня поразила на том Фоне греха, для тебя непривычного, Смелостью чуткой и добрым умом,— В дни мировой и берлинской зимы?.. Вот молодежь рукоплещет стихам, А на экране жене моей будущей, Верить еще не хотел я глазам, В сердце печальном не верил я чуду еще. Но постепенно мы стали одно, Больше, чем наша судьба артистическая, Выросла подлинность наша трагическая, Темное как бы раздвинулось дно. Вера отныне твоя и во мне После ошибок и после страдания, И на бездонной уже глубине Наши сливаются воспоминания.

«Что вы можете знать о любви…»

Что вы можете знать о любви С вашим холодом в юной крови? Надо годы и годы в слезах Друг за друга испытывать страх, Надо годы и годы быть ей Самым нужным из нужных людей. На мгновение губы и руки, На века испытанье разлуки.

«Сгорай, цветок. Сгорание — дыханье…»

Сгорай, цветок. Сгорание — дыханье. Истлей, увянь! Истрать пылание — существованье И углем стань! И человек гори, и все живое, И ты, любовь моя, И ты, о пламя дорогое, Хоть жизнь твоя Огонь совсем особенный: похоже, Что ты навеки — пепел и зола, — Ты будешь как цветы; другие тоже… Но ты воистину была.

«Религия и вера — одаренность…»