Океан времени

«В далеком шествии планет…»

В далеком шествии планет И звезд и дальних лет И мы участвуем, и час, Который старит нас… И жук, и птица, и трава — Все, чем земля жива И чем жила: да, мертвецы Участвуют, отцов отцы… Их труд. Их суд… И мне из этого всего Ничто не может быть важней Существованья моего… Ты — сердце сердца моего, Ты — жизни жизнь моей.

«Забор под дубом… Желтый помидор…»

Забор под дубом… Желтый помидор, Растение подперто хворостиной, Все, как могло быть там, у нас. Но гор Присутствие почти везде. Маслиной И виноградом испещренный дол И то, что в сентябре лишь ночью холод, Напоминают мне, что я провел В изгнанье двадцать лет. Где был ты молод, Там в эти дни не южная краса — «В багрец и золото одетые леса».

1946–1956

Освобождение

Вернули деревням и городу солдата, Счастливец за станком опять и за сохой, А неудачнику — больничная палата, И нищенство, и жить с обманщицей женой. Еще из лагеря вернули заключенных, Такой-то не сожжен, не умер под плетьми, Но даже он забыть сумеет ли о стонах Своих и ближнего, хоть гром побед греми! Чем, победители, утешите вы этих? Конечно, не расправами с врагом. Вот если б вы любовь развить умели в детях К тому, что наше и забыли мы о чем. И разве слезы все в чудовищном избытке Не пролиты затем, чтоб доказать (пора!) Несостоятельность еще одной попытки Отречься от Того, Кто — океан добра.

«Напрасно хотелось России…»

Напрасно хотелось России Ужасной ценою купить, Чтоб этому больше не быть: Друг другу и в новой стихии По-прежнему люди чужие, А сердцу усталому надо, Чтоб самая ветхая вновь Его оживляла триада: Страданье, прощенье, любовь.

Эмигрант

I. «Как часто я прикидывал в уме…»

Как часто я прикидывал в уме, Какая доля хуже: Жить у себя, но как в тюрьме, Иль на свободе, но в какой-то луже. Должно быть, эмиграция права, Но знаете, конечно, сами: Казалось бы, «Вот счастье, вот права» — Европа с дивными искусства образцами. Но изнурителен чужой язык, И не привыкли мы к его чрезмерным дозам, И эта наша песнь — под тряпкой вскрик, Больного бормотанье под наркозом. Но под приказом тоже не поется, И, может быть, в потомстве отзовется Не их затверженный мотив, А наш полузадушенный призыв.

II. «Мне кажется, что мог бы эмигрант…»

Мне кажется, что мог бы эмигрант Примерно так ответить на упреки, Что изменил он родине своей: «Уж я не говорю о всех бежавших На Запад в прошлом, чтобы ей служить, Но был изменником и Достоевский. Ветхозаветная его душа Вас называла бесами, и Пушкин Изменником в таком же смысле был: Уже тогда прославил он свободу! Они учителя мои в любви К России…»

III. «Жертва времени-безвременья…»

Жертва времени-безвременья, Под обстрелом неприятеля Вглядываюсь в нашу темень я: Тень журналов, тень читателя, Эти поиски стихии, Веры, почвы, дела, нации (Двадцать девять лет в России, Скоро тридцать в эмиграции)… Неужели наша странница, Наша муза-бесприданница, В сердце мира не останется, Жалкой, да, и тем не менее Честной, как разоблачение?

IV. «Конкорд и Елисейские поля…»

Конкорд и Елисейские поля, А в памяти Садовая и Невский, Над Блоком петербургская земля, Над всеми странами Толстой и Достоевский. Я русскому приятелю звоню, Мы говорим на языке России, Но оба мы на самом дне стихии Парижа и Отана и Оню. Душой присутствуя и там и здесь, Российский эмигрант умрет не весь, На родине его любить потомок будет, И Запад своего метека не забудет.

V. «Есть Россия Курбского и Герцена…»

Есть Россия Курбского и Герцена, Та, что и у нас теперь на сердце, на Совести: мы деспотам — враги,— Но в стране, где воля Иоаннова, Николая или же Ульянова, Разве только не видать ни зги? Там ведь столько эмигрантов внутренних, Сколько в полумгле лучей предутренних В час, когда вот-вот вскричит петух… Здравствуй, подколодная, подпольная, Под личиной злобы сердобольная, Твой не угасает дух!

VI. «О родине любимой и свободной…»

«О родине любимой и свободной, Которую я воин, и поэт, И многие изгнанники бесплодно Надеялись увидеть…» Сколько лет От наших дней то время отделяет! Где люди те; и где надежды их, Но кажется, они благословляют Еще, сейчас изгнанников других. Как все это знакомо, как похоже, Как странно повторять урок чужой И утешения искать того же Не на земле, а где-то над землей.

«Сегодня у Запада нет костяка…»

Сегодня у Запада нет костяка. Есть боль, между прочим и наша. Сюда занесенная нами тоска Поет и за них сквозь века и чека: «Да минет меня эта чаша!» … Все шире и горше той чаши края… «Пускай же исполнится воля Твоя!» Мы знаем: вселенная потрясена, Как некогда после распятья, И третья война — огневая волна (Огонь и обряд водосвятья) Встает, ничего не жалея, со дна, Но прежде, чем мир уничтожит она, Огромная преобразится страна, Где жили пророки-гиганты, И новое даст направленье тому, Что ныне катится в подземную тьму. Не это ли мы, эмигранты, Мы сопротивленья усилье и гнев Готовим, страдания преодолев.