Океан времени

На дне

О, если здесь такая непогода, Что ж на море, где ветер сам не свой? Сирена тонущего парохода И стон дождя и волн гортанный вой! И скользкое бревно обняв за шею, Глотая волн кипящее вино, Я не могу дышать и цепенею, И смытый, наконец, иду на дно. Я двигаюсь, и я дышу не скоро, Как ерш на суше раскрываю рот. Гигантский краб Казанского Собора Меня в зеленой тине стережет. Шевелятся мохнатые колонны, Проваливаюсь в лужу до колен, От бури жмурясь, длинные тритоны Плюются пеной с почерневших стен. Но кто-то любит и кому-то жалко, И кто-то помолился обо мне, Проходит в дождевом плаще русалка, Стихает буря — радуга на дне.

1921

«О, кто мелькнув над лунной кручей…»

О, кто мелькнув над лунной кручей, Встревожив облачную стаю, Летит к земле звездой падучей И крылья воздух освещают? Нырнули в бездну голубую Домов чудовищные тени, С трудом дыша, на мостовую Упал и гаснет лунный гений. Привыкший в небе к бездорожью Он на торцы ступить не может, Его знобит предсмертной дрожью, К нему торопится прохожий. Вот вспыхнул, вот померк от муки Безглазый, сморщенный калека, И жадно голубые руки Цепляются за человека. Прохожий полчаса возился, Как будто сделанный из ваты Вставал калека и валился, «А ну тебя, сморчок крылатый!» На Спасской флигелек кирпичный, И дворник у ворот зевает, Жена напрасно суп черничный На примусе разогревает. Прохожий, уходи скорее… «А Жалко, что городовые Повымерли», — и вдруг на шее Он слышит пальцы голубые. Растаяли дома сначала, Как дым разлуки на перроне, Растаял мост, вода канала, Нагие отроки и кони. Зачем луне душа живая? Жену давно долит дремота, И дворник, сотки раз зевая, Встает чтоб затворить ворота.

1921

«Теплое сердце брата укусили свинцовые осы…»

Теплое сердце брата укусили свинцовые осы, Волжские нивы побиты желтым палящим дождем, В нищей корзине жизни — яблоки и папиросы, Трижды чудесна осень в белом величьи своем. Медленный листопад на самом краю небосклона, Желтизна проступила на теле стенных газет, Кровью листьев сочится рубашка осеннего клена, В матовом небе зданий желто-багряный цвет. Желто-багряный цвет всемирного листопада, Запах милого тленья от руки восковой, С низким поклоном листья в воздухе Летнего Сада, Медленно прохожу по золотой мостовой. Тверже по мертвым листьям, по савану первого снега, Солоноватый привкус поздних осенних дней, С гиком по звонким камням летит шальная телега, Трижды прекрасна жизнь в жестокой правде своей.

30 августа 1921

Любовь («Снова воздух пьяного марта…»)

Снова воздух пьяного марта, Снова ночь моего обручения. Селениты на крыше играют в карты, И я попросил разрешения. У теплой трубы занимаю место, Голоса звенят колокольцами: «Пять алмазов… на карте ваша невеста». Пальцы крупье с белыми кольцами. Дворники спят. Ворота закрыты. Свет погас за окошками. «Дама бубен», — кричат Селениты Голубые, с длинными ножками. Небо лунную руку простерло, Страшный крик за оградою, Я хватаю крупье за горло И прямов прошлое падаю. Навстречу зимы летят снежками, Царскосельские зимы, синие. Первая любовь с коньками И шубка в вечернем инее. В черном небе ветки и гнезда, Прыгнет белка, снежок осыпав… Ближе, ближе… Тускнеют звезды От каблуков и обозных скрипов. Ближе… Винтовка и песни в вагоне, В колокол трижды ударили, Плачет женщина на перроне, Провожая глазами карими. О, берег серпуховской квартиры, После моря такого бурного. Очнулся и слышу звоны лиры С потолка лазурного. Мне ли томиться лунной любовью? Сердце. Сердце мое беспощадное! Елена, девственной кровью Утоли мое тело жадное.

1921

«Я этим грезил до сих пор…»

Е. Люком

Я этим грезил до сих пор, Ты лучшими владела снами. Черти последний приговор Тупыми легкими носками. О, лебединый сгиб руки, И как заря колен дыханье, Сереброкрылые значки, Небесное чистописанье. Одна душа за всех плывешь И каждая душа на сцене Не помнит ярусов и лож, Качаясь чайкой в белой пене. Уже над нежною толпой В сто тысяч вольт пылают свечи, И слава солнечной фатой Покрыла матовые плечи.

«Торговец тканями тонкинскими…»

Торговец тканями тонкинскими, Штанами хрустнув чесучовыми, На камень сел, шоссе сыреет, И легкий вечер пахнет маками. Как на фарфоровом кофейнике Простые травы веют Азией, — Репейник за спиной тонкинца Канаву делает Китаем. Две дачницы с болонкой розовой Проходят по шоссе: «Дитя мое, Я ложа брачного с китайцем Не разделяла бы, хотя…»

Твое имя

Луна населена словами: В кустах шарики-ежи, На льдах томные моржи, На ветвях соловьи и кукушки, А имя твое — царица слов, Живущих в лунных морях. Царице морской Прислуживают дельфины: Слава, любовь и левкой.

«Дао изначальный свет…»

Дао изначальный свет Желтую бросает тень, Если ты большой поэт — На тебе почиет вень. Ветки легкие олив Или северной сосны Для тебя гиероглиф Желтой райской вышины. Ты не пробуй разбирать, Хитрых знаков не пытай, Только сердцем надо знать, Что и в небе есть Китай!

«В голубом прозрачном крематории…»

Е.А. П-ой

В голубом прозрачном крематории Легкие истлели облака, Над Невою солнце Евпатории, И вода светла и глубока. Женщина прекрасная и бледная У дубовой двери замерла, Сквозь перчатку жалит ручка медная, Бьет в глаза нещадный блеск стекла. «Милое и нежное создание, Я сейчас у ног твоих умру, Разве можно бегать на свидание В эту нестерпимую жару? Будешь ты изменой и утратою Мучиться за этими дверьми, Лучше обратись скорее в статую И колонну эту обними!» Дверь тяжелая сопротивляется, Деревянный темно-красный лев От широкой рамы отделяется И увещевает нараспев: Он и сам меняет очертания, Город с длинным шпилем золотым. Дождь над Темзой, север — Христиания, А сегодня виноградный Крым! Скоро осень и у нас, и за морем, Будет ветер над Невой звенеть, Если тело можно сделать мрамором, Ты должна скорей оцепенеть! Все равно за спущенными шторами Он совсем не ждет твоих шагов, Встретишься с уклончивыми взорами И вдохнешь струю чужих духов. Женщина к колонне приближается, Под горячим золотым дождем, Тело, застывая, обнажается, И прожилки мрамора на нем. Будет он винить жару проклятую И напрасно ждать ее одной, Стережет задумчивую статую У его подъезда лев резной.

1921

«Цветут видения — так хочешь ты, душа…»

Цветут видения — так хочешь ты, душа, Когда же ты молчишь, сиянием дыша, Сквозят видения нежнее детки слабой, И часто в дождь и ветр средь вянущих болот С глазами жадными, раскрыв широкий рот, Моя душа сидит коричневою жабой.

«Всю комнату в два окна…»

Всю комнату в два окна, С кроватью для сна и любви, Как щепку несет волна, Как хочешь волну зови. И, если с небом в глазах Я тело твое сожму, То знай: это только страх, Чтоб тонуть не одному.

Сон («Я проснулся, крича от страха…»)

Я проснулся, крича от страха, И подушку и одеяло Долго трогал руками, чтобы Снова хобот его с размаха Не швырнул меня прямо в небо Или в сумрак черной утробы. Никого с такими клыками И с такими злыми глазами Я не видел, о, я не видел, И такого темного леса, И такого черного страха Я не ведал, о, я не ведал. Я зажег свечу и поставил Трепетно к изголовью… Чтоб утишить биенье сердца, Взял трактат о римском праве И раскрыл его на «условье Действительной купли-продажи». Я пошел и жены, спокойно Спавшей, волосы поцелуем Шевельнул и вернулся тихо, Но едва задремал я, бурно Зазмеился песок, волнуем Винтообразным ветром. Длинношеюю голову скрыл я, И мою двугорбую спину Охватило ветром свистящим И от свиста стал я змеиться И пополз удавом в долину И проснулся вновь настоящим. Но подумал, строгий и гордый: То далекой памяти море Мне послало терпкие волны. Разрывая тела и морды, Море памяти мне отворит Настоящее счастье жизни.

Война

Анатолию Колмакову

Араб в кровавой чалме на длинном паршивом верблюде Смешал Караваны народов и скрылся среди песков Под шепот охрипших окопов и кашель усталых орудий И легкий печальный шорох прильнувших к полям облаков. Воробьиное пугало тщетно осеняет горох рукавами: Солдаты топчут пшеницу, на гряды ложатся ничком, Сколько стремительных пуль остановлено их телами, Полмира пропитано дымом словно густым табаком. Все одного со мной сомнительного поколенья, Кто ранен в сердце навылет мечтой о кровавой чалме, От саранчи ночей в себе ищите спасенья Воспоминанья детства зажигайте в беззвездной тьме! Вот царскосельский дуб, орел над прудом и лодки, Овидий в изданье Майнштейна, растрепанный сборник задач, В нижнем окне сапожник стучит молотком по колодке, В субботу последний экзамен, завтра футбольный матч. А летом балтийские дюны, янтари и песок и снова С молчаливыми рыбаками в синий простор до утра!.. Кто еще из читателей «Задушевного Слова» Любит играть в солдатики?.. Очень плохая игра…